Интервью Владимира Анохина и Андрея Марченко

с Алексеем Алексеевичем Калюжным

Часть 1. Великая Отечественная война

 

Литобработка: Игорь Жидов, Олег Корытов, Константин Чиркин
Комментарии Игоря Жидова и Игоря Сейдова
Набор текста: Светлана Спиридонова.

А.А.Калюжный у своего Яка

— Алексей Алексеевич расскажите о себе, где родились, когда, кем были родители?

Родился на Кубани, в станице Варениковская Краснодарского края. Отец мой был сирота. Окончил военно-фельдшерскую школу, в 1-й Мировую войну был на фронте. После революции он поступил в Ленинградский медицинский институт, но проучился лишь около двух лет. Студенты тогда голодали. Пытались подрабатывать, вагоны разгружали. Здоровье у отца ухудшилось, он опух, и товарищи усадили его в поезд и отправили на Кубань, на родину.
Когда он прибыл в Варениковскую, его, как грамотного человека определили секретарем сельсовета, он назывался «Стансовет». Там он и познакомился с моей матерью, они поженились, и 4 марта 1923 года родился я. Потом семья переехала в Краснодар, где мы прожили 6 лет. Затем в Новороссийск, а в 1935 году — в Керчь, где отец был заведующим аптекоуправления всего Крыма. Он так и остался на всю жизнь аптекарем, и умер заведующим аптекой в Архипо-Осиповке.
Моя мать была тоже из бедных. Отец ее был священник. Хороший был старик. И за что его в 1934 году расстреляли?…
Первые четыре года школы я учился в Новороссийске. В Керчи закончил 9 классов. Тогда я много слышал об авиации и летчиках, таких как Чкалов, Водопьянов, Коккинаки и многих других. Появились и фильмы про авиацию, летчиков. И я заболел авиацией, мечтал стать летчиком. В Керчи был аэроклуб и в 1939 году, как только мне исполнилось шестнадцать лет (с этого возраста принимали в аэроклуб), я в него поступил. Тогда я учился в 9-м классе. В октябре 1940 года окончил курс обучения на самолете «У-2». Комиссия Качинского училища, приехавшая в Керчь, отобрала из нашего выпуска, а это человек сто было, всего двадцать, в их число и я попал. Тут уж я подал заявление о приеме в училище. Уже 15 декабря 1940 года я ехал на Качу. Начал учиться на самолете «УТ-2». Не «У-2», а «учебно-тренировочный». «У-2» это этажерка, а тот уже с одним крылом. Кончил обучение на «УТ-2» в апреле-мае 1941 года. Начал обучаться на боевом истребителе «И-16», точнее, на «УТИ-4» — это тот же самый И-16, но двухместный. И только я начал летать с инструктором на «УТИ-4», как началась война.

— Чем Вам запомнилось 22 июня? Как узнали, что началась война?

Мы были в лагере Альма, это севернее Качи, на берегу моря. В лагере мы жили в палатках, радио там не было…
Может быть, была объявлена тревога, построение… Я не помню. Наверное, было то, что полагается делать в таких случаях в воинской части.
Я помню, что нас сразу по караулам разослали. Я был старшиной летной группы, ходил начальником караула вокруг аэродрома. Мы охраняли бензосклад, стоянки самолетов. Помню, я смотрел, как ночью немцы летали бомбить Севастополь. Был такой фейерверк трассирующих снарядов, разрывов, лучи прожекторов. Нас предупредили, что появились немецкие шпионы-парашютисты, которые фонариками наводили самолеты. И я действительно видел, как в стороне от аэродрома мигали какие-то фонарики, и мы ждали, что они придут на аэродром, но никто не шел.
Немцы быстро передвигались к югу Украины, подходили к Крыму, и школу эвакуировали. Всех со всем имуществом посадили в эшелоны, и на Восток. А инструктора на наших самолетах «УТИ-4» и «И-16» перелетели под Саратов (Училище перебазировалось в Красный Кут, за Волгу, в районе г.Саратов - И.С.). Там аэродромы организовали. Мы оказались на землях колхоза, который назывался «Опытное хозяйство».

На «УТИ-4» мы там летали до зимы 1942 года. Я помню, что уже снег пошел, значит, дело было в ноябре-декабре. Я был старшиной летной группы и мне присвоили звание ефрейтор. Моим инструктором был старший сержант Старухин Петр Константинович. Мы называли его «ПК». Командиром отряда был старший лейтенант Осипов, командиром эскадрильи капитан Иванов, а начальником училища был генерал Туржанский (Генерал-майор Туржанский А.А., брат ГСС Туржанского Б.А, арестован в феврале 1942 года. Освобожден в 1953 году. Реабилитирован.).

— По-моему, Герой Советского Союза?

Нет.
В начале 1942 года его арестовали, репрессировали… Я его встретил после войны, когда в академии в Монино учился, он выглядел бедным, измученным. Из Сибири откуда-то вернулся. Я подошел к нему представился и спросил:
— Я — ваш курсант с Качи… Как Вы, товарищ генерал?
Я не расспрашивал его, как, что… Да, он ничего и не сказал бы тогда. Я ему просто посочувствовал. Хороший был начальник и человек, его уважали.
Тогда был такой бардак… И деда моего, ни за что, ни про что…
Летом 1942 года, на аэродром приехал новый начальник училища, дважды Герой Советского Союза Денисов.

— Был такой. Предвоенный дважды Герой…

Тогда таких было три: Кравченко, Грицевец и Денисов. Он сказал:
— Что вы за летчики? — (а мы были еще курсанты) — Как вы летаете? Управлять надо так, — и руками показывает, — рвать надо самолет, крутить. А вы тихонько…
Я только один раз этого Денисова видел.
В июле 1942 года я выпустился на «УТИ-4».
На таком самолете разбился мой инструктор с командиром отряда. Была плохая погода — снег, все белое. Командир отряда и мой инструктор взлетели и, по-видимому, потеряли пространственное положение, пролетели небольшое расстояние, и под малым углом врезались в землю. Оба погибли. Мы их хоронили. Тяжело, очень жалко. Первая катастрофа в нашей эскадрилье (Осипов Федор Алексеевич, 1907 г.р., капитан, командир отряда погиб в авиакатастрофе 19.3.1942 г.).
Потом нас начали готовить на новые самолеты. Вначале на «МиГ-3». Самолетов не было, мы изучали конструкцию теоретически. Только закончили, нам предложили изучать «ЛаГГ-3». Мы начали переучиваться, и тоже только в теории, в классе… И опять: «Отставить, учите «Як-1»!» К лету 1942 года мы «Як-1» теоретически освоили, и в июне-июле начали летать на нем. Двухместных самолетов «Як-1» не было. Поэтому скоростную посадку тренировали на «УТИ-4» — шли на посадку на повышенной скорости, приближенной к посадочной скорости «Яка». Несколько таких посадок сделали с инструктором, а потом на «Як-1» садились и вылетали. Налет был маленький, наверное, пять-семь часов, не больше.

— Это только взлет, посадка и полет по кругу. Не было пилотажа?

Какой-то был пилотаж… Виражи… Сложного пилотажа не было.
Только очень упрощенное. Никаких стрельб. И — выпуск сержантом. Но послали нас не на фронт, а в запасной полк в Скадово. Мы там целый месяц сидели, ничего не делали. Бензина не было, и нас послали в колхоз косить сено. Я не умел, но там научился.
Когда появился бензин, нас стали бросать с парашютом с «У-2». Я как сейчас помню, страшно было оторваться от самолета. Вылез на крыло, смотрю вниз, а там — бездна, и надо туда бросаться. Очень страшно.
А инструктор кричит:
— Да прыгай же, прыгай!
Я думаю: «Была, не была!», и сиганул. Когда открыл парашют, приятно стало. Меня предупредили: перед приземлением надо сгруппироваться так, чтобы, как только ноги коснутся земли, падать на бок. А я не успел, и упал не на бок, а на грудь, на запасной парашют. Ударился страшно! Лежу, дыхание перехватило, вдохнуть не могу, а в глазах меркнет. Уже машина мчится ко мне, скорая помощь. И тут я сделал глоток, второй, и стало мне легче. Но грудь у меня болела несколько месяцев.
Через некоторое время отобрали группу, человек пятнадцать, и отправили под Рязань в запасную бригаду недавно созданной 1-й Воздушной армии. Эта запасная бригада находилась на аэродроме Алешино. Там мы начали летать с инструктором на двухместных самолетах «Як-7». Летали по кругу в зону, на пилотаж, по маршруту. Но тоже мало. Я налетал около десяти часов и пробыл там до ноября 1942 года.

— В общем, набралось часов пятнадцать налета на современном истребителе?

В общем — «слабак-слабаком».

— Боевому применению в ЗАПе учили?

Нет. Я помню только полеты строем и парами. Стрельб не было.
7 ноября — день Октябрьской революции мы отпраздновали в этом запасном полку, и тогда я первый раз в жизни выпил водки. Нам дали по сто грамм к ужину, и я был пьяный «в дымину». До этого я не пил, не курил.
В ноябре 1942 года нас, десять человек, отправили на фронт. В штаб 1-й Воздушной армии, который был под Москвой, мы приехали на поезде. А оттуда нас отправили в Алфеево (возможно — Алферьево), в 233-ю штурмовую дивизию, в которой было три штурмовых и один истребительный 122-й полк, в который я и попал.
Полк слабенький: три эскадрильи, но в каждой эскадрильи только по шесть - восемь самолетов «Як-1». Я помню, в нашей эскадрилье были: командир капитан Соколиков, зам. командира эскадрильи старший лейтенант Мовчан Виктор, командир звена лейтенант Кузнецов Василий Андреевич (По воспоминаниям Кузнецова В.А. в октябре 1942 г. командовал 122-м ИАП подполковник Черепанов Георгий Иванович, а командирами АЭ были: Вараксин, Цагойко и Гугнин.). Я был у него в звене. Впоследствии он стал генералом, книгу написал («Серебряные крылья» - Воениздат, Москва, 1972 г. Из книги Кузнецова В.А. в ноябре 1942 г. он стал командиром звена и в его звено вошли лётчики: Абрамов, Калюжный и Савченко. - И.С.). Меня назначили ведомым старшего сержанта Непокрытова.

— Просматривая книгу о 122 ИАП, я встретил упоминание о Цагойко, что это за человек был?

Очень хороший. Когда я пришел, он капитаном был, потом ему майора дали. Его сбили во время Орловско-Курской операции. Они полетели группой на какой-то аэродром в районе Брянска. Там его сбили (9.06.1943 г. группа из 6 Як-1 под командованием майора Цагойко Н.В. (состав группы: Цагойко-Непокрытов, Вернигора-Клюев, Мовчан-Рыбалка) вылетели на прикрытие Ил-2 для удара по аэродрому противника Сеща. В районе аэродрома состоялся воздушный бой с группой из 12 FW-190. В этом воз. бою Цагойко сбил двух FW-190, но и сам был подбит и сел в тылу противника. В этом же бою сбили и ведомого Цагойко ст. сержанта Непокрытова - И.С.). А потом он появился из плена… Нет, наверно, не из плена. Наверно, он к партизанам попал. Иначе так быстро в часть не вернулся бы (По данным ОБД «Мемориал» Цагойко Николай Васильевич майор, комэск, Сбит ЗА, попал в плен. В июле 1944 вернулся в часть.).
Что дальше - не знаю, поскольку меня осенью 1943 года перевели в 18-й гвардейский полк. Нас, трех летчиков, посадили в люльки «У-2» и привезли под Ельню.

— Как раз в это время 122-й полк вывели в резерв, потом была сформирована 331-я истребительная дивизия, в которую он вошел.

Этого я уже не знал.

— Когда Вы прибыли в 122 ИАП, Вас сразу ввели в боевую работу?

В ноябре или декабре 1942 года я совершил 1-й боевой вылет на самолёте Як-1. Лётных книжек у молодых лётчиков не было, и записи о полетах записывали в обычную ученическую тетрадь. Мы, молодые лётчики-сержанты этим не интересовались и не контролировали, что нам там записывают – не до этого было. К чему эти книжки, если никто не знал, сколько ему прожить доведется. Летная книжка у меня появилась в 18 гвардейском полку.
В первый боевой вылет меня с Сашкой Непокрытым послали. Вечером полетели из Волчеево. Зачем послали, я не помню, а может я и тогда не знал, потому что шел ведомым. Ведущему, наверно, сказали, что делать…
Это было под Ржевом. Линия фронта проходила от Ржева под Вязьму. Посредине станция Сычевка есть. Дорога была в руках у немцев. И там, на аэродроме, была мощная 51-я эскадра «Мельдерс».
Полетели на Сычевку. Я впервые увидел линию фронта: снаряды рвутся на снегу, черные воронки разбрызганные, и много трупов наших солдат лежит... Ну, как муравьи убитые... Мы летели на небольшой высоте, метров восемьсот, хорошо все было видно. Прошлись мы, и вернулись на аэродром.

— И какие впечатления от первого боевого вылета? В основном смотрели, чтобы не оторваться от ведущего?

Да. И если бы появились немецкие истребители, меня бы тут же бы убили — я ничего не соображал. А когда мы вернулись, я не мог сесть. Наверное, раз пять заходил. Аэродром ограниченный, кругом стоянки самолетов-штурмовиков. Я захожу и мажу, захожу второй раз, опять промазал. Радио не было, никто подсказать не мог. В конце концов, я кое-как, хоть и с промазом, но притер самолет и посадил. Командир полка подполковник Черепанов сказал мне, что летать я не умею, что мне нужно еще учиться. И больше меня в полет не пускали. Наверное, месяца два я сидел на аэродроме.

— А тренировочные полеты?

Никаких полетов. В начале весны полк перелетел под Калугу. Туда я летел на «У-2» в люльке… Помню, на аэродроме уже зелень пошла — весна ранняя была. Вот там мне дали хорошую нагрузку. Мы получили новые «Яки», и я летал по несколько раз в день. Конечно, только тренировочные полеты. Боевых вылетов ни у кого не было — полк был на переформировании.
Там я почувствовал самолет. Я с ним сросся в одно целое. И учебные воздушные бои были. Почувствовал, что готов драться с кем угодно.
А потом нас троих взяли и опять на «У-2» отвезли под Ельню…

Лето 1943 г. Слева-направо: -, Лобашов, -, Пинчук

Лето 1943 г.
Слева-направо: Центр - Голубов, Данилов, -
2-й ряд: Сибирин, Барсуков, -, Лобашов, -, Архипов, -, Чехунов, Замковский, Даниленко, -, -, -, -
3-й ряд: Запаскин, -, -, -, -, Терентьев, Заморин, Федоров

— Это уже осенью… А в мае-июне 1-я воздушная армия проводила операцию — удары по немецким аэродромам. 233-я дивизия участвовала, и 122-й полк постоянно летал сопровождать «горбатых».

Вот тогда Цагойко сбили…

— Вы в этих вылетах не участвовали?

Не участвовал, я тогда еще был слабак, и командир полка не пускал.
Я уже говорил, что у меня даже и летной книжки не было. Ее мне завели, уже в 18-м полку. Досталась мне книжка накануне погибшего Леонида Никитовича Хрущева – сына будущего генерального секретаря. Его страницы вырвали, но налет на разных типах самолетов сохранился. Я на таких и не летал — «СБ», «Р-5»…
Но записи в ней стали вести лишь с 5 ноября 1943 года. А предыдущая моя тетрадь где-то затерялась, я про потерю узнал только после войны, когда с нас стали требовать, чтобы мы контролировали свои Лётные книжки. И вся моя предыдущая лётная работа осталась только в Личном деле (когда и где служил, где летал), а сведения о полётах до 5 ноября 1943 года я восстановил только по памяти.

— А эта летная книжка у Вас сохранилась?

Да. Моя жена жалела, что когда я был на приеме в Кремле, не сказал Хрущеву про это. А мне это зачем надо?

— А что Вы в полку делали, когда не летали?

Не помню. Ну, может быть, был помощником дежурного по полетам… В 122-м полку у меня постоянных обязанностей не было. У меня есть книга «Серебряные крылья» Кузнецова. Он там пишет, как я в шахматы играл, как проигравший под стол лазил и кричал: «Я слабак!» Молодые ребята баловались… А на боевые задания у нас мало кто летал. После того как Цагойко сбили, по-моему, полк вообще не летал на боевые задания. Все только тренировались, и я до сентября 1943 года летал каждый день. Овладел пилотажем настолько, что когда пришел в 18-й полк, командир полка Голубов сразу дал мне самолет и определил меня в 1-ю эскадрилью, командиром которой был капитан Сибирин Семён Алексеевич, впоследствии Герой Советского Союза.

Герой Советского Союза полковник Голубов

А в 3-ю эскадрилью Серегина попали Тарасов и Малашин. (Тарасов Дмитрий Афанасьевич и Малашин Фёдор Михайлович, в последствии – участники войны в Корее в составе 18-го ГИАП, официально у обоих по одной победе - И.С.) (Из письма Калюжного А.А. 1.03.2001 г. По рассказу Калюжного, они группой прибыли в состав 18-го ГИАП 15-го сентября 1943 г. когда полк базировался на аэродроме Филатье (около г.Ельня). Полк летал на самолетах Як-7б, а т.к. я до этого летал на Як-1, то мне не пришлось переучиваться, а я прямо сел и полетел на Як-7б. Перед вылетами на боевые задания мне дали на нём несколько тренировочных полётов на высший пилотаж и на воздушные бои один на один. Вместе с нами в Филатье базировалась и французская АЭ «Нормандия-Неман» и я там впервые познакомился с французскими лётчиками. Вскоре мы перебазировались вперёд, на аэродром Шаталово (это между Смоленском и Рославлем) и к нам на пополнение прибыло два лётчика – Корниенко и Шворников. Они до этого летали на «Харрикейнах» и им надо было капитально переучиваться на Як-7б».)

— Серегин тоже стал Героем Советского Союза…

Да, но уже после войны.
А во 2-й эскадрилье был Иван Александрович Заморин. У него ведомым был сын Никиты Хрущева.

— Сын Хрущева погиб весной 1943 года, еще до Вашего прихода.

Да. Я про него недавно узнал из прессы. А в полку я про это не знал.

— Заморин потом ушел командиром полка в 523-й полк.

А потом его стали преследовать за то, что когда мы стояли в Кобрино, он познакомился с женщиной, и решил на ней жениться. Но неожиданно политотдел стал противодействовать. По их данным, она в оккупации с немцами гуляла. Заморин упорствовал, тогда его вообще демобилизовали, и отправили в город Горький. Он там работал на кораблях на подводных крыльях. Но когда это дело утихомирилось, он вернулся в Кобрин, и женился. Я с ним после этого встречался несколько раз, он собирался ко мне в гости приехать. Но так получилось, что вскоре он умер…
После нашего прибытия в полк, полк сразу перебазировался — мы перелетели Днепр, на передний край, под Смоленск. Погода была нелетная. Мы на рыбалку ходили, рыбу глушили. А потом перелетели в Шаталово.
В первом настоящем боевом вылете я сразу попал в «переплет». Это было в октябре 1943 года, когда фронт в районе Ленино вводил в бой 1-ю Польскую дивизию им. Тадеуша Костюшко.
Немцы узнали про польскую дивизию, и подняли армаду бомберов, чтобы прибить ее, еще до того как она пойдет в бой. Наш полк, во главе с Голубовым, подняли на прикрытие. Нас было, наверное, самолетов восемнадцать или двадцать. Мы начали барражировать над расположением польской дивизии. Наша эскадрилья — тогда это была шестерка: Сибирин — ведущий, я ведомый; зам. командира эскадрильи Запаскин и его ведомый — Иван Столяров; и ведущий пары Баландин Владимир — и его ведомый Арсеньев.

В минуты отдыха. С гитарой - Баландин, слева в пилотке - Чехунов.
Июль 1943 г. Фото - М.Савина

— Баландин — Герой Советского Союза?

Да, но посмертно. Погиб в Литве (Владимир Александрович Баландин погиб 30 декабря 1944 года). Мой близкий друг был. Мы с ним одногодки. Он на скрипке играл, и я в молодости играл на скрипке…
И вот мы барражируем над расположением польской дивизии. А немцы услышали по радио приказы наших ведущих. Тогда передатчики были только у ведущих, а у ведомых стояли только приемники. Поняли, что мы прикрываем, и свои бомберы попридержали, те стали барражировать над своей территорией, вдоль фронта, выжидая, когда у наших истребителей кончится горючее.
А Голубов это, по-видимому, раскусил, и приказывает возвращаться на аэродром. И сам разворачивается, вроде как домой пошел. И немцы сразу сюда полетели. А через несколько минут мы возвращаемся, и — на немцев. И тут началась каша. Немцев было, наверное, около сотни… Ну, очень много. И «Юнкерсы-88» и «Юнкерсы-87», и «Хейнкели-111», и истребители были — «Мессершмитты» и «Фокке-Вульфы». А нас всего восемнадцать самолетов. Потом, по-моему, на поддержку французы «Нормандии» вышли. Но их тоже немного было…
Сибирин устремился в атаку на «Хейнкеля», я его прикрываю, и вижу, как сзади к нему пристраивается «Фокке-Вульф». Я бросаю свой самолет на него, он уворачивается. А Сибирин в это время бьет «Хейнкеля»… Хорошо я ему помог…
Немецких истребителей еще добавилось. Кругом я вижу одни кресты. У их истребителей концы крыльев желтой краской покрыты, на метр или больше.

— Плюс возле хвостового оперения тоже желтое кольцо.

Да, да. Я впервые увидел их так близко, причем, очень близко.

— Это были «Мессера», или «Фокера»?

Другие говорят, что это были «Мессера», но я дрался с «Фокерами».

— С 51-й эскадры или с 54-й не помните?

Я тогда не знал. Нам подробную информацию о противнике не давали…
Чтобы в меня не попали, я крутился и вертелся, как мог. А я уже умел крутить… И в меня не попали.
В этом бою у нас в эскадрильи погиб Иван Столяров (Мл.лейтенант Столяров Иван Васильевич 1919 г.р. Смоленская обл., 14.10.1943 г. погиб в воздушном бою на самолете «Як-7Б»), отличный был парень, но очень азартный. Горючее кончалось, уже дали команду: «Из боя выходить, возвращаемся». И немцы из боя тоже начали уходить. И вся эта катавасия заканчивалась. Бомберы уходят, истребители за ними...
Наша эскадрилья распалась: Сибирин, Запаскин, Баландин и Арсеньев пошли за командиром полка. Я еще крутился, дрался с «Фокерами», и продолжалось это пока они меня не бросили и ушли. Иван Столяров в этом бою уже сбил самолет и погнался за «Юнкерсом», в сторону Борисово. И так и до сих пор неизвестно что произошло — пропал без вести.

— У Ивана Васильевича Столярова счет — восемь плюс один.

Да? А я не знал. Вот он такой был человек — он не считался ни с чем, лишь бы сбить… А кто ведущий, кто ведомый, такой парень, горячий очень…
Я домой пришел самостоятельно и благополучно. А Сибирин подумал, что я тоже погиб. Но я сумел выкрутиться, не дал себя сбить. Это был мой первый и очень трудный бой. Это было в октябре 1943 года.

— Когда Вы пришли в 18-й полк, на каких «Яках» летали?

«Як-7Б». А в начале 1944 года — «Як-9Т» с 37-ми миллиметровыми пушками.

— А в сентябре 1944 года полк полностью пересел на «Як-3»?

Совершенно правильно. В сентябре нас во главе с Сибириным перевезли на «Ли-2» в Саратов. Мы там с месяц пробыли на заводе. Переучивались.
Снимок есть, сделанный на заводе — наши летчики, директор завода, главный конструктор…
Смотрю на фотографии, а никого уже нет. Кто погиб, кто умер после войны… Я один-единственный с полка… И не с полка, с дивизии! На Украине не осталось больше ни одного летчика, кто воевал совместно с «Нормандией», с французами. Я один. Мне уже восемьдесят четыре года, и болячки всякие цепляются: то инсульт, то инфаркт. Я и в больнице «Филатова» лежал, меня оперировали — меняли хрусталики…

— Вы рассказали про первый бой, а, вообще, в конце 1943 года часто летали? Бои сильные были?

Да. И погибло несколько наших летчиков. Ноябрь-декабрь…

— Это в районе Витебска?

Шаталово, Боровское там были аэродромы, потом была Чугуновка, Доброселье. Мы, то тут, то там — аэродромы менялись часто. Однажды прилетели в Летивлю, это от линии фронта всего пять километров. И нас там немцы накрыли артиллерией. Долбанули крепко… Была зима, колхозниц привлекали к уборке снега на полосе. Там убило несколько женщин. И в командный пункт снаряд попал, наше знамя полковое 18-го гвардейского было пробито осколками. Хорошо, что Баландин свою жену, машинистку штаба Клаву осенью отправил рожать….
С нашей эскадрильи никто больше не погиб. А вот с других эскадрилий, было много погибших.

Калужный, Пинчук, Агалаков, Агуреев (осень 1944 г., Гаршвиней, Литва)

— Зимой 1943–1944 года на Витебском направлении шли очень сильные бои, часто неудачные…

Я помню, мы затеяли между вылетами борьбу на аэродроме. Я начал возиться с грузином Мирианом Абрамишвили. Боролись, боролись, а он мне ногу подставил, и мы оба, как сцепились, так и упали. А я, когда падал, руку выставил, и она вывихнулась в локте.
Врач дернул и вправил. Страшно болело, я не мог летать несколько дней. А как раз был вылет на Витебск (27.05.1944 г. в районе Витебска восьмёрка Яков 18-го ГИАП провела бой с группой Ме-109 и сбила четыре Ме-109. Двух Ме-109 в этом бою сбил Пинчук, но был подбит самолёт его ведомого Николая Корниенко, но он посадил свой самолёт на своём аэродроме. – Калюжный пишет в своём письме от 1.03.2001 г.: «Я в этом бою не участвовал, т.к. в это время лечился в лазарете (вывих локтевом суставе правой руки). Но, я знаю, что в этом бою нашим крепко досталось: получил ряд пробоин самолёт Пинчука, также досталось Корниенко (ему разбили из пулемётов «мессера» бронестекло и осколки попали в лицо – он еле долетел домой). Досталось ещё кому-то – я уже не помню кому? Я очень сожалел, что не мог тогда с товарищами участвовать в этом бою» - И.С.)). Наши ребята прилетели почти все избитые. Корнеенко снаряд попал в фонарь, и ему глаза осколки побили. Он временно ослеп. Абрамишвили нарисовал на самолете тигра, так немцы ему и влепили прямо по этому тигру. У Пинчука тоже…

— Пинчук в Вашей эскадрильи был?

Он мой ведущий был. Я с ним летал почти всю войну. Я уже был командиром звена, а он командиром эскадрильи, вместо Сибирина. На любое сложное задание Пинчук брал ведомым меня. На самые трудные задания, в тыл к немцам далеко залетать за сто километров, охотились, на разведку, разведок много было у нас. Хотя 523-й полк специализировался на разведке, но он не справлялся с нагрузкой. И мы с Пинчуком очень часто летали. Мы с ним слетались, хорошо понимали дуг друга.

— Первого своего сбитого немца помните? Когда это было?

Это было, по-моему, в начале января 1944 года, под Витебском. Полетели четверкой: Запаскин, Баландин, Арсеньев и я, сопровождать штурмовики. Поскольку Пинчук был в госпитале после тарана, я полетел ведомым Арсентьева. Баландин был старшим летчиком, и я не помню, почему он полетел ведомым Запаскина (Из письма Калюжного А.А. от 1.03.2001 г. – «в начале 1944 г. пару Баландина разлучили. Ему ведомым дали Николая Корниенко, а Арсеньева сделали старшим лётчиком и меня поставили к нему ведомым» - И.С.).
Нас предупредили, что если облака будут ниже четырехсот метров, линию фронта не пересекать, а идти со штурмовиками до линии фронта, дальше они за линию фронта переходят, недалеко штурмуют, а мы в это время ждем их на своей территории. Как они возвращаются, мы их ведем домой. Вот такое задание было.
И мы подлетаем к линии фронта, а высота облачности метров триста–триста пятьдесят. Запаскин дает команду:
— Я выхожу влево, а Арсеньев с Калюжным вправо.
То есть, он идет на Оршу, а мы на Витебск, вдоль линии фронта, по своей территории. Через три минуты разворот на сто восемьдесят градусов и обратно. И так будем ходить, пока не подойдут штурмовики. Мы об этом еще на земле договорились.
Прошло несколько минут, и вдруг вокруг меня прямо салют настоящий. Летят шары огненные кругом. Оглянулся назад, а там четыре штуки: два «Мессера» и два «Фокера». Стоят у меня в хвосте, и лупят из всех пушек. Удивился, как они не попали, наверно, они поспешили и на моё счастье с первой очереди промахнулись. Я сразу хватанул самолет резко в сторону, подумал, что больше некуда — земля рядом. У меня тогда уже передатчик был. Я Арсеневу кричу:
— «Фокера» сзади!
Он сразу в облака ушел, и я остался один. Недопер я в облака уйти. Правда, я летать в облаках и не умел.
Высота облаков не позволяла действовать на вертикалях. И завязалась карусель. Вся четверка за мной идет. А я кручусь… Когда я резко повернул, со скольжением, туда-сюда крутил, чтоб не попали, они четверо растянулись. Ведущий за мной, его ведомый, ведущий второй пары и четвертый оказался у меня перед носом. Я подошел к заднему, и как лупанул по нему из своей пушки «37»-ми миллиметровой, он кувырк, и в лес упал. А оставшиеся трое сориентировались и перестроились. Я тут кручу, а они метров на сто выше. И я в такое положение попал, что мне деваться некуда, они зажали меня со всех сторон. Я крутил, крутил, пока не докрутился так, что сорвался в штопор. А это было на высоте примерно четыреста метров. Представляете что это такое? Это все! Это смерть! Но как-то получилось, что я сразу дал на вывод, и вывел в горизонтальный полет. Подо мной аж верхушки деревьев прогнулись. Успел…
Я еще только начал выворачивать, а «Фокера» уже куда-то удрали. И тут я вижу: с нашей территории идет группа «Лавочкиных». Идут по своему заданию. Но так совпало, что они подходят к этому месту, где меня бьют. «Фокера» их увидели, и удрали на запад. Я подумал: «Слава тебе Господи! Остался цел». Я был страшно измотан, насквозь промок от пота. Несколько раз чуть не был убит, но мне повезло...
Прилетев домой, ничего не сказал Боре Арсеневу, а ведь он ведущий меня бросил. Впоследствии Арсеньев говорил, что дал команду уходить в облака. Но я этой команды не слышал и остался один против этой четвёрки.

— И этот сбитый не записан, потому что нет подтверждения?

Кто мог подтвердить? Да еще над лесом.

— Официально по документам у Вас два сбитых немца записано, а неофициально сколько? Сколько побед, на которых не было подтверждения.

У нас было принято: если никто не видел, то лучше и не говорить. Но для себя записал: боевых вылетов двести семьдесят, воздушных боев сорок, сбитых самолётов противника: четыре «Фокера» и два «Мессера» (из письма 16.02.1991 г.: по словам Калюжного, он совершил за ВОВ 230 б/вылетов, провёл 50 в/боёв и сбил лично 5 с-тов противника (2 Ме-109 и 3 ФВ-190) и 1 ФВ-190 в группе - И.С.).

— Два официально засчитано, а еще на четыре не было свидетелей?

У нас были и такие летчики, которые «гнали» счет, правдой и неправдой. Добивались подтверждения, у тех, кто и не видел… А у меня по-честному, и если никто не видел, я не буду настаивать.
За ведомыми лётчиками, (если это хорошие ведомые и правильно выполняют свою роль «щита», т.е. надёжно прикрывают своего ведущего, когда тот атакует), редко числятся сбитые самолеты противника. У меня, как ведомого лётчика был лишь один случай, когда я сбил Bf-109. Это было 13 января 1944 года, мой ведущий – мл. лейтенант Б.В.Арсеньев.
Я в основном всё время был «щитом героя» ведущего – Николая Пинчука, который сбил 23 самолёта. Я с ним летал с лета 1944 года и почти до конца войны. В конце войны он стал Героем Советского Союза, командиром нашей эскадрильи, а я – командиром звена.
Воздушные бои мне приходилось вести в основном оборонительные, поскольку в основном мы занимались сопровождением штурмовиков и бомбардировщиков, а также прикрытием своих наземных войск. Я имел дело только с истребителями.
В ходе обороны, редко удавалось сбивать немцев. Маневр, в основном, применял горизонтальный – на виражах, и редко – на вертикалях. Из-под атаки немцев уходил, в основном, резким разворотом со снижением или с набором, а затем переходили в короткий бой (т.к. нельзя было покидать сопровождаемых)
Таким образом, эти бои качественно отличались от боев, которые довелось вести советским асам.

— Вы в сентябре перевооружились, и в конце сентября - в начале октября 1944 года вновь на фронт прибыли, и началась Шауляйская операция. И при форсировании Немана были очень напряженные воздушные бои. Вы сбитых помните?

Это было в то время, когда я уже на «Як-3» летал, севернее Инстенбурга…

— Черняховск?

Севернее, там дорога на Неман, на Тильзит, в сторону. Вот там я одного «Фокера» завалил. Потом еще «Фокера» сбил, когда послали сопровождать бомбардировщики на аэродром Фридланд.

— Фридланд — это Багратионовск. Там знаменитое сражение было еще с Наполеоном.

Я старые-то названия забыл, а новые вообще не знаю.
Мы там долго жили, наверное, недели две. Кажется, был конец зимы. Апрель-март в это время…
Меня командир Сибирин отпустил в отпуск на два дня. Я тогда с будущей женой познакомился и полюбил… Она была девчонкой семнадцати лет, а мне — двадцать один год…
Была плохая погода, на задания не летали. Сибирин дал мне «У-2». Я прилетел на наш бывший аэродром и там сел. Он пустой, никого уже не было.
Она была родом оттуда. Я там побыл денек, и обратно в Фридланд. Рано утром были заморозки, земля замерзала, и можно было взлетать и садиться… И тут пришла телеграмма из штаба с заданием: прикрыть девятку «пешек». А у нас в полку пять самолетов оставалось. Разрозненных, не пар, не звеньев… Я, например, один в эскадрилье оставался. Со второй эскадрильи и с третьей по два самолета, но не парные. Из тех, кто был в той группе, помню только Дмитриенко. И нас подняли. «Пешки» полетели, мы пошли за ними. На Халинбад, по-моему…

— Бои за этот укрепрайон были в конце февраля – в начале марта 1945 года.

Когда мы уже подходим к цели, откуда-то сверху сваливается восьмерка «Фокеров».
Я шел тогда сзади всех. Пара шла, потом еще, и я позади их один шел. Радио тогда работало нормально, я передаю, что сверху валятся «Фокера». А сам сразу сзади атаковал эту восьмерку. Четверка сразу откололась и связалась боем с нашими, и получилось, что наших четверо, и немцев четверо. А против второй четверки немцев — я один. Но боя как такового не было. Я подошел сзади, близко, и самого крайнего сбил с первой очереди. А остальные трое — в переворот и ушли вниз. А я своих потерял, и бомберы уже отбомбились и ушли, и возвращался на аэродром в одиночку.
То, что я сбил, никто не видел. И я не стал говорить. А что бомберов я не дал атаковать — это факт, и слава Богу.
Потом еще один был в районе города Тильзита, там, где на Немане Александр I с Наполеоном встречался. (из письма 1.03.2001 г. «Это была моя последняя победа в ВОВ. Это случилось 26-го марта 1945 г. Здесь при сопровождении наших Пе-2, я вёл в/бой с четвёркой ФВ-190 в одиночку и на левом боевом развороте с дистанции приблизительно 50 м я сбил одного ФВ-190, он упал в районе Фоллендорф (южнее Кёнигсберга - И.С.))

— Тильзит. Советск сегодняшний.

Мы шли группой во главе с командиром полка Сибириным. А Голубов, тогда уже зам. комдива Захарова, был на земле, на ВПУ. И вдруг он кричит. А язык у него полуукраинский, полурусский, полу… Короче, не всегда и поймешь.
— «Фокке-Вульфы» бомбят! — кричит.
Это были «Фокке-Вульфы-190» - штурмовики, они с бомбами шли. К тому времени у немцев уже не хватало бомбардировочной авиации, и они «Фокеры» переделали под штурмовики.
И мы втроем с Сеней Огуреевым и Горлаковым их атаковали. Я подхватил «Фокера» быстро и легко — подскочил, и трахнул из пушки.

— И опять свидетелей не было, и тоже не засчитанный?

Я и не докладывал. И так делал не я один. Например, Даниленко много посбивал, но сам никогда не докладывал, но на Героя набралось…

— Были «Яки» с различным вооружением. Пушка и пулемет «Березина». Потом — пушка, два таких пулемета, и даже — две пушки «20 мм». Какие у Вас были?

Я летал с вариантом — «37» миллиметровая пушка и пулемет. Мы самые первые в Саратове получили, а потом к нам пополнение приходило, там были уже более совершенные «Яки». А свои первые передали французам. У меня где-то есть фотография: общее собрание французы и мы, разбор полетов. Под Борисовом, в районе Минска…

— А что для подтверждения нужно?

Чтобы два летчика подтвердили или наземные войска.

— Кинофотопулеметы были у вас?

Нет. Вот в Корее они были.

— У Вас «Як-3» со «105» двигателями были? В конце войны появились и со «107»?

У нас были «105» —форсированные. «Як-3» с «107» двигателями я уже не застал.

— А где были самые сильные бои? В октябре 1944 года, при форсировании Немана?

И раньше были… Прорыв обороны немцев — операция «Багратион». А потом было проще. Мне кажется, однажды мы сбили больше сотни…

— Ваш полк за 14-го, 15-го, 16-го октября 1944 года порядка семидесяти или восьмидесяти самолетов сбил.

Я ведь уже точно и не помню…

— Вам довелось летать на разных «Яках»: А характеристику каждому из «Яков» можете дать?

Любимец мой — «Як-3». На «Як-1» с какой буквой не помню, летал в 122 полку. Тогда я был еще, как говорится, сопляк-сопляком,

— С гаргротом или каплевидный фонарь был?

С гаргротом.
В 18 полку, я сразу на «Як-7Б» сел, он был в управлении вяловат. Но ничего, я на нем летал хорошо. Первые учебные бои я провел с Сибириным и Запаскиным. После огромного объема тренировок я думал, что уже ас. Начал с Сибириным драться, а он мне хвоста надрал. «Елки-палки, — думаю, — как же так!» Я закручиваю самолет так, что в конце крыльев белые шнуры, такие струи. Дальше некуда, дальше в штопор. А он в процессе боя заходит, не так быстро, но заходит мне в хвост.
— Научишься — сказал Сибирин — А теперь давай с Запаскиным.
Запаскин был еще довоенный летчик. Он в войну был сбит, покалечен, хромал, но летал нормально. Отличный был летчик.
Ну, думаю, уж ему-то всяко хвост накручу. А он опять мне хвоста накрутил…

— «Як-7Б» лучше был чем «Як-1»? Или «Як-1» был полегче, поманевренней?

У нас в полку был один «Як-1» у командира Голубова. Он называл его «жеребец». У всех летчиков «Як-7», а у него — «жеребец». Я помню, что «Як-1» был легче в управлении.
«Як-9» сначала у нас были с «20» миллиметровыми пушками ШВАК. А потом пошли уже с «37» миллиметровыми.

— Ну и как Вам «Як-9»?

Лучше, чем «Як-7». А по сравнению с «Як-1», я не могу сказать. К тому времени я уже подзабыл «Як-1»… А потом, как на «Як-3» сели…. Это мой любимый самолет. Мне его дали в подарок от конструкторского бюро Яковлева.

— Были и недостатки: малая высотность, плюс небольшой запас горючего.

И еще прочность. У нас, и в том числе у меня, были случаи, когда рвало обшивку с крыльев.
Это было во время свободной охоты на Тройбут. Мы с Пинчуком полетели парой за линию фронта, километров сто. Ходили, ходили, никого нет. Пошли назад, смотрим — к линии фронта идет большая немецкая военная колонна. Давай их штурмовать. Пинчук штурмует, выходит, за ним я штурмую, выхожу. И так с высоты восемьсот-тысяча метров снижаешься до высоты примерно двести, триста, и огонь открываешь. Начиная с головы колонны и дальше. Сделал несколько заходов и увлекся. На «Як-3» предельную скорость нельзя было превышать. А я не на приборы смотрел, а куда стреляю, и, наверно, превысил скорость. И в момент, когда уже выводил, на высоте метров сто, самолет резко на спину бросило. «Елки-палки!» Если бы я, когда меня швырнуло, начал выводить, все, я был бы в земле. Но у меня уже был большой опыт в управлении самолета. И я еще газ добавил. Меня перевернуло, и получилась бочка. И я вывел из бочки на высоте, наверное, метров двадцать, прямо над землей. Над головами у немцев. Они, наверно, перепугались— самолет на них падает. Я вывел самолет в горизонтальный полет и удерживая ручкой и педалями, от колонны в сторону отскользил. Они же стреляют…
В сторону отошел на километр примерно, и начал постепенно набирать высоту. Передал Пинчуку, что мой самолет неисправен. И мы пошли назад домой. Постепенно поднимались, подошли к линии фронта на высоте метров восемьсот. Пересекли линию фронта, пришли на аэродром Меричи (теперь Меркине), там Неман делает петлю. В этой петле наш аэродром был. Захожу издали, нормально иду, шасси выпускаю. И тут самолет плашмя пошел к земле. Оказывается, пока шасси были убраны, крыло было прикрыто с нижней части. А как шасси выбросил, дыра получилась.

— Сорвало обшивку. Нижнюю обшивку или верхнюю?

Верхнюю.
Снизу имеются щитки, а когда они открылись, получилась сквозная дыра, подъемной силы не стало, и самолет плашмя пошел к земле. Хорошо я заходил, наверное, с метров пятьсот. И хорошо еще воздух оставался. Я кран шасси на подъем — шасси убрались. Продолжаю снижаться. Зашел нормально, газ сбросил, и что бы головой в прицел не врезаться, в дугу под прицелом уперся. Посадку произвел на пузо.
Неман там петлю делает, и я выхожу на посадку через Неман, а впереди — опять Неман. И в эту петлю я приземлился чуть с перелетом.
Когда на пузо приземлился — все захрустело, затрещало, пыль клубом. И наконец, самолет остановился. Я смотрю, батюшки мои, я на краю обрыва, а внизу Неман. Берег обрывистый — метров восемь. Если бы еще метров двадцать прополз на пузе, я б туда нырнул. Вот так получилось у меня.
Самолет на пузо я посадил хорошо, плавно, в мягкий грунт. Его взяли в ремонт, а пока мне дали другой.
Через месяц самолет пригнали с мастерских. Мы тогда стояли в Витенберге, под Кенигсбергом, на старом немецком аэродроме. Я на отремонтированном самолете полетел и прочувствовал — он уже не тот, что был до ремонта. И не стал я на нем летать. (Из письма от 1.03.2001 г.: «Что касается номеров Яков №26 и №24, то дело в том, что когда я сел на фюзеляж без одного (почти) крыла на аэродром Меричи (это у Немана в Литве), мне тут же дали другой Як-3, который только прибыл из ремонта и естественно «стрел» на бортах его фюзеляжа ещё не нарисовали. Я уже не помню, сколько я летал на этом Як-3, но когда вернулся из ремонта тот Як-3 на котором я сел на фюзеляж, я снова начал на нём летать. На Як-9Т мы перестали летать и сдали их все в другой полк, как только нам пригнали с Саратовского авиазавода новые Як-3 (это было где-то в середине июля 1944 г.)» - И.С.). – По воспоминаниям Пинчука Н.Г. это произошло у Калюжного 16.09.1944 г.)

— И часто вынужденную посадку на брюхо делать?

По-моему, больше не было.

— Были случаи, что подбивали в воздухе зенитки?

Никогда. И в воздушных боях не давал возможность, что б меня сбивали.

— То есть, не подбивали ни разу.

Били по мне много — снаряды летят, трассы… Ну, видно родился я в рубашке — с первого залпа не попадали, а потом я уже выкручивался.
Меня ни разу не сбивали в воздушных боях т.к. мы с Пинчуком всегда умели взаимодействовать и защищали друг друга в трудных ситуациях. Во время войны я не потерял ни одного самолёта.

— Помимо Яковлевых, на каких поршневых приходилось летать?

На «Кобрах». А на «Лавочкиных» не летал.

— Сравните «Як» и «Кобру»?

«Як»! Это красавец, я его любил и сейчас люблю. А «Кобра» какая-то дубина, но я мало летал на ней, пять или десять полетов по кругу. Очень мало, чтобы иметь возможность сравнивать. Надо было освоить посадку и все. Сначала мы летали на реактивных «Як-15».

— Это «Як-3», на который поставили реактивный двигатель.

Да. У него шасси обычные, классические для «Яков», два колеса и хвостовой такой, стальной костыль. А раньше была резина, теперь стальной костыль, чтобы горячей струёй не сожгло. А потом мы на «МиГ-9» перешли. А перед «МиГ-9» полетали на «Кобрах», чтобы освоить посадку с носовым колесом. Пилотажа на «Кобре» не было, поэтому выводы не сделаешь.

— Радиостанции на «Як-3» — и приемники и передатчики у каждого были? Или было разделение, что передатчики только у ведущих?

Уже разделения не было. Передатчик РСИУ-3, а приемник РСИУ-4. Но у нас были такие спецы-радисты, что часто мы друг друга не слышали.
Качество связи отвратительное. И это было до тех пор, пока не появились многоканальные, включаемые кнопкой… Сначала был четырехканальный, потом восьмиканальные. Фиксированные частоты. Тогда качество связи стало другим. А сначала крутили рукоятки. Настроишь, а потом от вибрации частота уходит…

— А как «Яки» в сравнении с немцами: «Мессер», «Фокер». Ну «Як-3» понятно, а остальные: «Як-7», «Як-9»…

Когда я дрался на малой высоте с четверкой — два «Фокера», и два «Мессера», то я с ними дрался почти наравне. И меня вогнать в гроб не смогли. Хоть их было больше, но я крутил так, что они не могли меня убить.
Главное не прозевать первую атаку. Прозевал первую атаку, тут уже все.

— А ощущения что у немцев машины лучше не было?

Не было.

— А про «Як-3»?

На нем я чувствовал, что что хочу, то и делаю. Если на других «Яках» я еще тягался на равных с немцами, то тут я вообще плевать на них хотел. Явное и абсолютное превосходство. Эту машину я помню всю жизнь.

— В лобовую приходилось с немцами сходиться?

Один раз лобовую я прозевал, в тот день, когда Баландина сбили…

— 30 декабря 1944 года.

Да. Мы с Пинчуком в это время полетели на свободную охоту в Восточную Пруссию, за линию фронта. Мы там ходили, но ничего не нашли. Небо пустое, и на земле нет целей для штурмовки.
А в это время звено: Баландин, Машкин, Корниенко, Васильев, подняли на перехват возвращающегося из нашего тыла разведчика «Юнкерс 88» . Он шел на большой высоте, девять-десять тысяч.

— Но «Як-3» — не высотный истребитель, он же на такой высоте терял свои качества.

Была возможность включить наддув…
Баландин догонял «Юнкерс». И что дальше было, никто не знает. Ведомые от него отстали и потеряли его. На большой высоте делали разворот, перетянули и посыпались. Крыло там теряет подъемную силу из-за разреженности воздуха…
Потом с земли сказали, что падает парашютист и на низкой высоте открывает парашют. Но там местность была лесистая, он об верхушку дерева ударился и сразу убился. Погиб, вот так, по-глупому.
У Баландина, по-моему, было уже девятнадцать сбитых…

— По данным ЦАМО у Баландина сбитых — пятнадцать плюс один. Так Вы говорили про лобовую, которую прозевали в этот день.

Мы шли домой на высоте тысячу-полторы тысячи метров. Видимо, «Юнкерс» удирал от Баландина со снижением, и снизился до такой же высоты. И мы шли почти в лоб, ну метров двести-триста вбок. Я его увидел, но не успел ничего сделать — скорости большие. У него пятьсот и у нас пятьсот, это в сумме тысяча километров в час. На реагирование две-три секунды.
Позже я подумал, что если бы я довернул бы чуть-чуть, на два-три градуса, то мог бы его сбить. Но все было мгновенно…
Это был единственный случай, когда я видел самолет на лобовых. А обычно бои как в карусели. Или меня бьют сзади, я выкручиваюсь. Или я бью его сзади. А на лобовых не было.

— То есть, главное первая атака. Если не поразил с первой атаки, то повторная атака вряд ли получится.

Да, правильно.

— Посещало ли Вас чувство страха?

Никогда. Точнее, я уже говорил, страх у меня был, когда я прыгал с парашютом. И больше никогда не было. Как-то я нейтрально к этому относился. Я же молодой был, мне всего двадцать два года было, когда война закончилась

— Какое звание у Вас было на конец войны?

Лейтенант. Или может старший лейтенант.

— Какие награды у Вас за Великую Отечественную войну?

Два ордена «Красного Знамени», «Отечественная война» I степени и «Красная Звезда».

— У Вас в полку были летчики, которые трусили?

Были. И мы их всех знали. Немного было — один, два. Вылетаем на боевое задание, и если предстоит воздушный бой, у него обязательно мотор забарахлит. И он возвращается. Группа летит в бой, а он домой. Так умели хитрить, что мотор у него действительно начинает чихать. Высотный корректор или еще чего…

— И как с ними поступали?

В штрафниках у нас побывали два лётчика. Голубов был лояльным человеком, и если убедится, что летчик боится, он его отправлял в тыл. В частности, был у нас Молчанов Иван Иванович. Как раз когда я в полк пришел, Голубов отправил его учиться в Липецк на курсы. До чего Молчанов хитрый был. Он и сейчас жив. По-моему, в Москве живет. Он полковника получил.
Кстати, я летал на бывшем Молчановском «Як-7». А его механиком был Резник Михаил Романович — старшина, старый уже.
А недавно, когда французы у нас были, Молчанова, хотя он с французами даже не сотрудничал, наградили Орденом Почетного Легиона. И у них он нигде не числится, но Молчанов вроде где-то что-то трепался…

— А помимо Молчанова, еще кто трусил?

Помимо Молчанова был Замковский…

— Я как раз хотел спросить про него. Замковский Николай Андреевич, старший лейтенант. Сначала в 298 ИАП, потом до начала 1943 года в 146-м, и затем в вашем полку был. Его счет побед: десять плюс два. Последний сбитый 15 октября 1943 года. 10 сентября 1944 года осужден военным трибуналом, разжалован в рядовые, и переведен в 139 полк. Что случилось?

Я помню, что с ним никто не хотел летать, он из боя удирал. А сбитые — это похоже фальсификация. Были такие. Бывало, и в Герои выходили. Вот что рассказывал мой однокурсник по училищу, Сережа Елизаров. На Каче мы были в одном звене. Я встретил его и Бойкова в 1945 году в Кобрино — Золотая звезда, Герой Советского Союза.

— Елизаров и Бойков — 9 гвардейский полк. Осенью 1944 года этот полк в Вашу дивизию ввели.

Да это они. Но Бойкова я раньше не знал. А сколько у Елизарова сбитых?

— Елизаров Сергей Михайлович… Числится четырнадцать плюс два. Но по документам ЦАМО подтверждается десять плюс один.

Я пригласил их в гости ко мне. Посидели, выпили. И я спрашиваю:
— Серега, как ты ухитрился?
А он говорит:
— У нас в эскадрилье так делали: командир постановил: как появился сбитый самолет, записывали на того, кого в это время тянут в Герои. Наберут одному до представления на Героя, потом другому.
Эскадрилья сбивала, а записывали одному. Вот так они получали звание Героя.
Так и у Замковского, наверно, было. Я помню, у него бок самолета был изрисован звездочками. Причем было принято: если лично сбитый — звездочка просто красная, а если в группе, то — с белым кантиком. Так вот у Замковского все звездочки были нарисованы с белым кантиком.
Он был во 2 эскадрилье у Заморина. Там Героями стали Барсуков и Даниленко. Сам Заморин Героя не получил. Возможно, его и прижимали. Ведь Леонид Хрущев, когда погиб, был у него ведомым.
Даниленко был парень честный. Он мне сам рассказывал.
— Собью, но сам не говорю. Ну их к черту, потом будут на меня «вешать собак», говорить, что я приписываю себе.
Но, в конце концов, у него набралось на Героя. Как Барсуков Героя получил, я не знаю, я с ним никогда не летал вместе.

— Так за что был осужден Замковский?

Его засудили в сентябре 1944 года, когда я в Саратове «Як-3» осваивал... Я помню, что он стал рядовым, и его убрали в 139 полк. (Замковский Николай Андреевич в 10.09.44 г. за преступно-халатное отношение к служебным обязанностям приговорен к лишению звания и ранее полученных орденов, и лишению свободы сроком на 10 лет с отбыванием на фронте. Искупил вину кровью в штрафной роте и в ноябре 1944 г. был направлен в 139 гиап летчиком. Весной 1945 г. старший летчик 3 аэ. По окончанию войны рядовой Замковский продолжил службу. После неоднократных ходатайств командира полка Петровца (первое было еще 26.03.45 г.) в августе 1945 г. присвоено звание мл.лейтенант. 20.05.47 г. уволен в запас по статье 43 «а». Лейтенант - 06.08.49 г. Воздушных побед: 11 индивидуальных и 2 в группе
Награжден орденами Красного Знамени (29.04.45), Отечественной войны 2 степени (1949), Красной звезды (1944), медалями. Умер в 1972 г.)
И еще помню, что его никто терпеть не мог. У него язык — помело. Трепаться, врать, сколько угодно мог. А как запахнет серьезным боем — его нет, уже смылся куда-то. То у него мотор барахлит, то шасси вышли. Предлог находил, что б удрать.
А еще Сашка Широков был рядовым. Мы все были сержанты, а он рядовой. Он был в другой эскадрилье и подробности мне неизвестны. Он к нам пришел с другого полка. Наверное, там было что-то.
У нас был его однофамилец — Матвей Широков молодой летчик, хороший парень. У него было чуть больше двадцати вылетов.

— В 3 эскадрилье кто был Героем Советского Союза?

Серегин. Его долго не представляли к Герою. Он был очень хулиганистый парень. Он на гармошке играл, пел песни всякие, и блатные… И когда его представляли к Герою, то командующий… Ну, не столько командующий, сколько политотдел вмешивался…
Серегин летал с Барахтаевым. Это такая странная парочка была. Они что угодно могли написать и подтвердить друг другу. Все мы знали, и командир полка закрывал на это глаза. Саша Серегин был очень хороший, веселый человек. А Барахтаев, как человек, был поддонок и тряпка. По национальности он хакас.

— А Пинчук, что за человек был?

По натуре — резкий. Ко мне относился хорошо. Если трудное задание — так только со мной. Знал, что я его не предам, не допущу, чтобы его сбили. Пинчук был любитель выпить, мог и полететь выпивши, но до этого не доходило, не допускали. Летчик он был очень хороший. После войны он поехал на учебу, и мы его больше не видели. А потом я узнал, что он в Риге полковником стал.

— Он книгу “В воздухе «Яки»” написал.

Там он и меня упоминает. Когда я ездил в Минск, только я захожу к друзьям, он узнает, где я, и забирает к себе домой:
— Только ко мне, я тебя никому не отдам.

— Было ли в полку закрепление самолетов за каждым летчиком?

У каждого летчика был свой самолет.

— Помните Ваши бортовые номера?

Номера смешались в голове. По-моему, у которого обшивка слетела с крыла, номер был двадцать четвертый… Или двадцать шестой.

— Какая-то символика, эмблема была на самолетах?

На фюзеляжах наших самолётов с обоих бортов были нарисованы белые молнии. Это был отличительный знак наших и французских истребителей «Нормандия-Неман».

— А полковой?

У 18 полка своих знаков не было. У французов был кок трехцветный, цвета французского флага: синий, белый, красный.
Различий у самолетов разных эскадрилий не было. Окраска самолетов у нас была мышиного цвета. Когда пригоняли новые самолеты, а они были другого цвета, то их перекрашивали. Если «Як-7» еще и зеленые были, то «Як-9» все были только мышиного. И «Як-3» тоже.

— А именные самолеты были в полку?

Полк получил в Новосибирске в 1942 году самолеты «Латышский стрелок». Но я тогда еще в Качинской школе учился, а когда пришел в полк — их уже не было.

— Позывные помните?

Позывные менялись часто, и чуть ли не на каждую операцию нам давали новые. По эскадрильям были свои. К примеру: в основе позывного слово «Сокол» В 1 эскадрилье «Сокол-15», во 2 эскадрилье — «Сокол-25», а в 3 эскадрилье — «Сокол-35». Примерно так. Но могу и соврать, давно это было.

— Не было такого: на бортовые номера самолетов каждой эскадрильи определенный интервал давался?

Номера не переписывали. С какими номерами самолеты прибывали к нам, такие и были.

— Какого цвета номера были?

Они были нанесены белой краской на борту с обеих сторон.

— А звездочки обозначавшие победы рисовали на самолетах?

Рисовали. По крайней мере, у некоторых такие звездочки были нарисованы. Например, у Заморина были, у Барсукова. Я уже говорил: если лично сбитые, то была звездочка. А если в групповой, то звездочка с белым кантиком.

— Аварий много было?

В 18 полку — мало, но были, чаще на посадке — высоко вытянет, потом шлепнется.
Самолет надо подвести на посадку очень низко, на расстоянии полметра, и постепенно с падением скорости подводить его, он касается и бежит дальше по земле. А младший лейтенант Широков, метров с пяти парашютирует, падает. Оказалось, что у него со зрением что-то произошло. Когда это выяснилось, ему запретили летать.
Были и блудежники. Уникальный случай произошел у нас с летчиком Вилли Вайсманом. Фамилия — Вайсман, Вилли — имя, единственный еврей в полку. Он на 3 Белорусском фронте оторвался от группы и, черт знает как, оказался на 1 Украинском фронте и там сел. Это два или три фронта пролетел…

— Как горючего хватило? Если память не изменяет, у «Як-9» даже при крейсерской скорости горючего на час сорок полета.

И мы удивлялись, что он ухитрился продержаться в воздухе чуть ли не три часа. Была возможность… Мы называли «хитрый режим» — затежелялся винт…
Еще блудежник был Малашин, хорошо если садит на чужой аэродром, а то и в поле самолеты бил.

— А в катастрофах летчики погибали?

Я не помню.

— Бывали случаи, которые сейчас называют «дружественный огонь»: по ошибке свои самолеты атаковали?

Бывало. Со мной был такой случай. Под Кенигсбергом завязался бой, и откуда-то взялся «Лавочкин». Я пристроился, дал по нему… Хорошо, промазал.
Нашего летчика Архипова французский летчик сбил. Архипов вместе с ведомым Тарасовым патрулировали, и французская пара поднялась. И в лоб встретились. Француз лупанул, и попал, подбил. Потом француз развернулся, зашел сзади, подошел и уже подбитого добил. Убил его. Прилетел и доложил, что сбил немца. Разобрались, оказывается, что он своего сбил. Молодой летчик, это был его первый боевой вылет. Пополнение пришло из Северной Африки…

— Это эпизод в фильме «Нормандия Неман» есть.

Там перепутали две фамилии.

— Это художественный фильм, там многие фамилии изменены.

«Капитаном Татьяна» называли командира эскадрильи Серегина. Он был музыкальный, артистичный человек, на гармошке играл. Погиб Архипов его заместитель, а приписали, что погиб «капитан Татьяна», то есть Серегин,
После войны один корреспондент опубликовал заметку в «Правде», с названием — «Жив капитан Татьяна». Написал, что он в Гомеле встретился с Серегиным, и оказывается, его не убили, а что только подбили, и он остался жив. И «Известия» то же перепечатали эту заметку.
Все возмущались, писали письма, и Серегину, и этому корреспонденту. И я тогда ему написал: «Петр Семенович, Вы читали заметку в «Правде»? Ну зачем искажать: такого числа погиб Архипов…». Он мне отвечает: «Не обращай внимания. Знаешь поговорку «Собака лает, а караван идет». Корреспондент не разобрался, не проверил, и в главной газете страны «Правде» ложь написал».
Серегину попридержали присвоение звания Героя, потому что он был дерзив. А тут вспомнили, и Героя дали. Мы с ним встречались, когда он был начальником штаба корпуса. Там получил и звание генерала.

— А бывало, что не французы, а наши своих атаковали и сбивали?

Летчик с чужого полка таранил нашего во время боя. В общем, они столкнулись, и оба погибли. (Возможно речь идет о лейтенанте 18 ГИАП Петре Ивановиче Иванове,погибшем 17.2.45 г. при столкновении самолетов в воздухе.)
Больше не было. Вот только француз сбил нашего. Это был случай единственный. Этот француз потом воевал хорошо. Его простили, не наказали. И он потом много побед одержал.
Их два брата было. Фамилия вертится в голове, может и вспомню… Есть фотографии этих летчиков. (Сбил Архипова Шалль Морис (Challe Maurice) погиб в бою 27.3.45 г. его брат Challe Rene 17.1.45 г. был тяжело ранен, уехал долечиваться во Францию.)

 

— Когда Вы в Литве базировались, были столкновения с так называемыми «лесными братьями»?

В Литве — «лесные братья», на Западной Украине «бандеровцы», а в Белоруссии — «бульбаши». В нашем полку не было такого.
Когда кончилась война, наша дивизия перебазировалась в Кобрино. Был сентябрь 1945 года, организовали поездку в лес, дрова заготавливать на зиму. Помню, я на партийном собрании сказал:
— Летчики моего звена, берут обязательство: выполнить на 200 % от нормы.
Надо было почин сделать. Поехали мы в лес, и все, помимо личного оружия, взяли с собой винтовки и карабины, так как знали, что там бандиты есть. Но обошлось — бандитов не встретили. Потом на охоту ходили, и ничего.
В Кобрино, на площади виселица стояла. Бандитов этих вешали прямо в центре города.

1аэ, 18 гиап, аэродром Гаршвиней, Литва, 1944 г.
Справа-налево: Запаскин, Пинчук, Васильев, Абрамишвили, техник - Давыденко (?), техник, Белоглазов - механик Баландина, Агуреев, Чехунов (адьюант аэ), Захаров.
Сидят: Машкин Викентий (ведомый Баландина), Калинцев, Баландин, Калюжный, Агалков

— Вы сказали, что на партийном собрании выступили, Вы в партию на фронте вступили?

Да, в кандидаты. В марте 1945 года.

— Какова роль политработников и вообще партийной организации?

У нас их было три: замполит полка Федоров Константин Филатович, парторг Шабенков и комсорг, вот его я не помню.
Замполит был летающий летчик. Он после окончания военно-политической академии имени Ленина пришел в полк зам. командиром полка. Перед началом операции — построение и митинг. Федоров был сильный оратор, выступит с речью перед летчиками, и всегда в первый боевой вылет с нами летал.
Но с другой стороны, в первый день первый вылет, встреча с противником маловероятна, поскольку для немцев наш вылет неожиданность. А в последующие полеты начинаются сложные бои, и Федоров уже не летает.
Троица друзей была: он, командир полка, Голубов Анатолий Емельянович, и Гнездилов — начальник штаба. Гнездилов Федорова хвалит в книге своих воспоминаний, приписывает ему геройства.
Парторг с комсоргом вообще не были летчиками. Парторг организовывал партийные собрания, мог там выступить.

— А как у летчиков взаимоотношения с особистом складывались?

С капитаном Копьевым у меня были нормальные отношения. Конфликтов не было.

— Не было такого, что б копал под кого-то без причины?

У нас в эскадрильи был летчик — Григорий Васильев... В нашем звене после войны Васильев был старшим лётчиком (ведущим второй пары), его ведомым летал Лев Щукин. А моим ведомым был Алексей Свинтицкий…
Так вот, Гриша болтлив был… Особенно когда выпьет, может наболтать чего угодно.
Летом 1946 года полк перебазировался в г. Кобрин, в летние лагеря на полевой аэродром Стрычево (40-50 км севернее Кобрина). Жили мы там в палатках.
Однажды Гриша Васильев, видимо, после выпитых 100 грамм, в пылу спора с друзьями – лётчиками что-то ляпнул. А рядом с ними была платка замполита Фёдорова и парторга полка Шаденкова. Они, очевидно, проинформировали об этих высказываниях Васильева «кого следует», т.е. начальника СМЕРШа полка капитана Копьёва. И нашего Гришу взяли «на карандаш». Установили за ним негласное наблюдение. Мы предполагали, кто из летчиков нашей эскадрильи был «наблюдающим», но это осталось лишь предположением. Меня Копьёв тоже вызывал на беседу, но я ничего плохого о Васильеве сказать не мог. Он – хороший лётчик, в компании – балагур, спорщик, вот и всё.
Но у органов к нему, по видимому, осталось недоверие. Вот такое было.
Васильева, кажется, «закопали», и это проявилось потом, когда полк в Корею пошел. Посылали туда как добровольцев. И только Васильева, единственного из полка, не пустили. Хороший летчик, но ему не доверяли.
У всех нас после этого на душе остался нехороший осадок. Особенно переживал Гриша Васильев.
До Копьева особистом был старший лейтенант, фамилию которого я забыл. Так вот он меня познакомил с моей будущей женой. Это в Литве было. У нас вечера танцев организовывали… Баянист у нас был свой, из наземного состава, и мы в свободном доме как в клубе собирались вечером, и приглашали гостей. Приходили молодые парни и девчата. Такие же молодые, и еще моложе нас.
Тогда оказалось, что «Лесные братья» — это не вымысел, и реальная угроза и «смершевец» обеспечил безопасность таких мероприятий…

— А вообще как на фронте был организован досуг?

За день так измочалишься, что вечером — сто грамм к ужину, и спать. Танцы, про которые я говорил, редкое исключение. Операция «Багратион» закончилась, освободили Белоруссию, подошли к границе Восточной Пруссии, и фронт в середине октября остановился. Возникла пауза, месяца три. К тому же, погода была плохая, и мы мало летали. Вот и организовывали несколько раз самодеятельные танцы. И не замполит или парторг, а сами летчики.

— А фильмы привозили? Приезжали ли концертные бригады?

Я не помню, чтобы хоть какие-нибудь артисты в полку побывали... Впрочем, когда началась первая Восточно-Прусская операция, и мы перешли границу Германии, вот туда в какой-то город артисты приезжали…

— Летчик-фронтовик мне рассказывал, что под конец войны в воздушных армиях дома отдыха для летчиков организовывали.

Этого у нас не было.

— Как на фронте день начинался?

За час или за два до рассвета — подъем, умываться и в столовую. На завтрак: чай и что-нибудь легкое. И на стоянку, так, чтобы к рассвету летчики были у своих самолетов. Ставили задачи…

— Как ставились задачи? Полку или поэскадрильно?

По-разному. Чаще всего по-эскадрильно. Командира эскадрильи вызывали на КП полка, там ему ставили задачу, и потом он нам… Перед началом операции — полковое построение.
А обычно, мы просто приезжаем на стоянку самолетов, техник докладывает, что самолет готов, все в порядке. Ждем погоды…
Обед привозили на аэродром. А ужинали мы в столовой летного состава. Я помню, когда я прибыл в полк, это было под Ельней, порядок был такой: отдельный стол для каждой эскадрильи, а четвертый стол для французских летчиков. В ужин по сто грамм дают. После ужина наш Серегин достает гармошку, и начинает петь песни, тут и французы подхватывают и свои песни поют…

— Были любители, которые помимо положенных сто грамм, еще хотели выпить и где-то пытались найти?

Я помню, после Ельни было Шаталово. Там кто-то ходил в деревню и покупал самогонку. Но сильно увлекающихся в полку не было…

— Как кормили вас?

Кормили хорошо. Пятая норма — самая лучшая норма. Сто грамм давали только тем, кто имел боевой вылет. Не всякий вылет боевой.

— Разбор итогов дня как проводился в полку?

В полковом масштабе разборок не было. Только в эскадрильях.

— Какой вылет считался боевым?

Боевым вылетом считался, если пересекали линию фронта, ходили на встречу с самолетами противника, если была хоть малюсенькая атака — это уже боевой вылет. Если не было встреч, на своей территории полетал, патрулировал, но никого не встретил, то такой вылет боевым не считался.

— Вы денежное содержание получали полностью на руки?

В полку на руки денег не получали, все шло на книжку. Кто хотел, выписывал аттестат на семью. Я оформил на мать. Мне пятьсот рублей, и триста рублей на аттестат матери.

— В фонд обороны не заставляли переводить?

Заем — это была обдираловка. Сложилось такое положение, что подписаться нужно было не меньше, чем на оклад. Задача замполита — уговорить подписаться на бОльшую сумму. Он и «давил»…

— День победы помните? Где Вас застал этот день?

Помню. Я в это время был не в полку. В Каунасе были ремонтные мастерские. Командир полка послал меня туда наши самолеты облетать после ремонта. Обычно когда это проделано, приезжают наши летчики, и мы их перегоняем на свой аэродром. Как раз 8 мая, я самолеты облетал. Появилось свободное время, которым я мог распоряжаться, как хотел. Я пришел на вокзал, подошел к машинисту поезда, и попросил подбросить меня на пятьдесят километров. Захотел к своей невесте добраться. Машинист согласился.
Я приехал, и пригласил ее съездить в Каунас. Ее отец дал нам в сопровождающие их соседку. Мы поехали втроем. В Каунасе фотографировались на главной улице. У нас есть хорошая фотография. А перед тем, как фотографироваться, я зашел в парикмахерскую. На фронте мы сами себя стригли, а тут мне захотелось прилично подстричься. Я помню, парикмахерша меня стрижет и говорит:
— Только что сообщили, что в Германии мир заключен.
Они уже знали, что мир заключен, а мы еще нет. И добавляет:
— А мне нагадали, кого буду 8 мая стричь, тот будет моим мужем.
Я испугался, думаю: «Зачем мне это знать? У меня невеста, с которой мы хотим пожениться».
На следующий день 9 мая мы погнали самолеты из Каунаса в Эльбинг. Сели, а там как раз праздничное построение. У меня есть фотография: перед строем знамя выносят, а замполит Федоров речь произносит.

9 мая 1945 г. Аэродром Эльбинг

— Было ли в первые дни мая 1945 года предчувствие, что война вот-вот закончится?

Нет. Но мы ожидали. Немцы уже никакого сопротивления не оказывали, у них и аэродромов не осталось. Только где-то на косе около Гданьска. Ну, прилетят оттуда один–два их самолета, а нас — армада.
Немцы через залив на косу по льду переходили целыми колоннами. А мы их штурмовали. Вот это я помню.

— Бомбы с собой брали? Или только пушечно-пулеметным огнем?

У нас бомб не было. На «Як-3» не было бомбодержателей.
Во время этой штурмовки Сережу Долгалева подбили, и он на лед на брюхо упал. Мы в круг стали над ним. Он вылез, помахал рукой — показал, что жив.
Нужно было не допустить, что бы немцы к нему подошли. Его ведомый, Михеев передал по радио на наш аэродром, чтобы пока он возвращается, ему подготовили «У-2», а нас сменяли, потому что горючего у нас кончалось. Одно звено уходит, другое приходит, и все это время Сережу прикрывали. Прилетел «У-2», произвел посадку, забрал его, и прямо из под носа немцев вывез. Летчика Михеева за это наградили орденом Красного Знамени.

— Вы с летчиками соседних полков, общались? Не считая французов?

Очень редко. И даже когда аэродромы рядом оказывались, так под Оршей было — до аэродрома 139 полка, буквально с километр или два. Но некогда, целый день или летаешь, или у самолета ждешь вылета. А вечером надо отдыхать…

— Во фронтовых условиях жили в землянках? И как расселялись по квартирам?

На освобожденной от немцев территории, много было опустевших домов. Хозяева либо погибли, либо их немцы увели, или сами удрали… Один дом на эскадрилью. Нары делали, на них клали солому, брезент и одеяла, и мы спали. Бывали и лучше условия — кровати были.

— Какие в полку приметы, суеверия были у летчиков? Ну, например, не бриться перед вылетом или что…

Брились вечером — утром некогда. Может кто-то и утром брился…

— А не фотографироваться у своего самолета перед вылетом…

Мы фотографировались бы, но не было фотоаппаратов. Только в конце войны, под Кенигсбергом, на аэродроме Витенберг, у нас появился фотограф, и у меня есть несколько снимков возле моего «Яка».

А.А.Калюжный у своего Як-3. Витенберг, март 1945 г.

— Тринадцатый номер бортовой у самолетов в полку? Есть такая примета, что число тринадцать приносит несчастье…

Возможно. По-моему, не было такого номера.

— В своих мемуарах немецкие летчики утверждают, что в день по двенадцать-пятнадцать боевых вылетов делали. Вы как летчик считаете, это возможным?

У меня есть мемуары летчика, который на «Ю-87» летал…

— "Пилот Штуки" называется. Рудель автор.

Да. Я ее всю прочел. Он линкор «Марат» разбомбил… Он пишет и про двенадцать-пятнадцать вылетов в день. Но это невозможно. У него что, каждый вылет по пять минут длился? Надо взлететь, долететь до цели, выполнить задание, вернуться обратно, самолет снарядить, заправить. На все это надо минимум часа полтора–два.
Двенадцать, пятнадцать в день… Это не возможно.

— У Вас максимально сколько было вылетов в день?

Пять было… Очень редко. А обычно два, три вылета.

— Вам доводилось сопровождать и бомберы и «горбатых». Кого тяжелее сопровождать?

«Горбатых». Лазают внизу, их легко потерять. А если снизиться на их высоту, то «Як» и с винтовки можно сбить. Он же не защищен. В радиатор пуля попадет, и все. Дальше жидкость вышла и мотор…
Бронеспинка спасет, только если в спину стреляют. Поэтому от нас требовали ниже четырехсот метров не снижаться. Но и на четыреста метров уже опасно…
А бомберы идут на высоте, и скорость у них побольше. Тут уже поспокойнее, но успокаиваться нельзя, напасть могут внезапно.
За сопровождаемых отвечаешь, не дай Бог его собьют, потом тебе будут голову отвинчивать. Свободнее себя чувствуешь или на свободной охоте, или на прикрытии войск.

— Если немецким истребителем сбит сопровождаемый «горбатый» или бомбер, то какие-то репрессии были?

Война есть война — всех убивают, а потому командование разбиралось, мог или не мог предотвратить это…
Я помню случай у штурмовиков, который произошел, как только я прибыл в полк. Был показательный суд — судили летчика-штурмовика. Происходило это в землянке, они у нас большие были. Я помню, что присутствовал командующий армии генерал-майор Худяков. Нас всех собрали. Подсудимый уже несколько наград имел, и уже был представлен к званию Героя Советского Союза. Тогда к Герою представляли за тридцать вылетов.
Он полетел в очередной вылет, и решил схитрить: форточку разбил, и пистолетом сам себе прострелил руку. А пуля в крыле застряла. И он вернулся домой раненый. Технари, когда самолет смотрели, выковыряли пулю в крыле, а пуля-то из пистолета «ТТ». Этого летчика за шиворот и под трибунал. Признали что он трус, и должен быть наказан. До объявления приговора, мы с Непокрытовым вышли из этой землянки, Непокрытов курил… К нам подходит генерал Худяков и спрашивает наше мнение. Я не помню, точно, что мы ему ответили. Ну, мол, жалко хорошего летчика…
Собрали всех летчиков с аэродрома. Объявили приговор — расстрел. Вывели его и поставили его к краю только что выкопанной ямы, а он кричит:
— Да здравствует товарищ Сталин! Слава нашей Родине! Враг будет разбит!
А расстреливать его передали летчиками его же эскадрильи, присутствовавшим на суде, из их личных пистолетов. Они подошли к нему близко, метров на десять, скомандовали «огонь» и они выстрелили…
Очень удручающее впечатление — летчики убивают своего же летчика, за то, что он трусил. А подсудимый оправдывался, говорит, что хотел успеть получить Золотую Звезду. После такого числа вылетов тогда мало кто возвращался…

— В каком обмундировании обычно летали?

Летом в гимнастерках, зимой — меховые куртки и брюки.
В 1944 году осенью у нас появились американские кожаные коричневые брюки на молниях. Первыми их получили командир полка, начальник штаба, замполит полка. А потом стали выдавать командирам эскадрильи, потом…

С.Сибирин. 16 июня 1943 г.
Фото М.Савина

— Кто в полк перегоняли новые самолеты, кто это делал? Летчики перегонщики? Или пополнение — молодые летчики?

Нет, не так. Я помню первый раз, в декабре 1943 года, на транспортном «Ли-2» нашу эскадрилью во главе с Сибириным вместе с эскадрильей 139-го полка послали за «Як-9» в Химки. Но погода была такая — туман, дождь, что мы почти месяц сидели, о вылете и думать было нечего. А рядом, между Москвой и Ярославлем на станции Буй мои родители жили. Я Сибирина спрашиваю:
— Товарищ командир, разрешите мне на один день съездить отца с матерью проведать, я их не видел с тех пор, как я пошел в училище. На дорогу поездом до Буя, полсуток, обратно полсуток и сутки там.
Он разрешил, я туда приехал, побыл там один день, и вернулся. А во время моего отсутствия, как назло, погода стала хорошей, почти все улетели, и погода снова испортилась. Остались только два летчика с 139 полка, и я. Я не знаю, по какой причине они остались. Сибирин поручил меня летчику 139 полка Репкину, который был командиром звена. И еще был Толя Глоухин. С неделю, мы ждали улучшения погоды, а потом полетели. Полки наши стояли около Смоленска, рядом, через лесок. Это было, по-моему, под Новый год.
Потом, еще наши летчики пригоняли сами. Потом еще. И так на весь полк…

Саратов, авиазавод, сентябрь 1944 г. Получение Як-3.
Справа-налево: верхний ряд - Васильев, Корниенко, Грачев, Калюжный, Баландин, Барахтаев, Даниленко, Замелатский, стажер.
Средний ряд - Захаров, -, Федоров, гл.инженер завода, Сибирин, директор завода, Барсуков, Серегин.
Нижний ряд - Лукьянченко, Абрамишвили, Тарасов, -, Федин, Маргоев, Григорьев, Еременко.

А когда в 1944 году пригоняли «Як-3», то наши летчики дважды на «Ли-2» в Саратов летали. Мы побыли несколько дней на заводе. У меня фотографии есть, мы с директором и с главным инженером завода. Мы самолеты пригнали, тогда полк стоял в Борисово. Это недалеко от Минска. И тут же эти самолеты передали французам. А нас опять на «Ли-2», и опять в Саратов. И второй раз мы пригнали уже для себя. Эти были лучше. Первые имели пушку и пулемет, а эти уже другая серия, у них вооружение — пушка и два пулемета.

— Новые самолеты, которые на пополнение поступали, отдавали лучшим летчикам?

Командир полка распределял. Новые самолеты брали себе комэски. У Пинчука всегда был новенький, а молодежь на стареньких летала…

— Ваше отношение в годы войны к немцам?

Ужасная ненависть была. Хотя я их не видел в глаза… Мы знали, что они творили на нашей земле, сколько людей угнали в Германию. Знали и из газет. Радио у нас не было. А газеты у нас были: «Сталинский пилот» — это газета нашей 1-й воздушной армии, и «Сталинский сокол» — всесоюзная ВВС. Я помню, журналист с «Пилота» Познеев приезжал ко мне, беседовал…

— Сбитых немецких летчиков приходилось видеть?

То ли на подступах к Витебску, или уже в Польше, был такой случай. В воздух поднялся командир полка Голубов облетывать свой самолет. В это время с КП ему передали, что идет немецкий разведчик «Юнкерс». И он достал его, атаковал, и сбил.
Он начал снижаться на аэродром и тут встретил еще пару немецких истребителей-разведчиков. Он атаковал и одного сбил. Вот так в одном вылете завалил два разведчика.
Один немецкий летчик, не помню точно кто, из бомбардировщика, или из истребителя спасся на парашюте. Наверно из истребителя, потому что Федоров на «У-2» полетел туда, где этот немец с парашютом спустился. Посадил его в самолет, и привез на аэродром. Пистолет немецкого летчика - «Вальтер» начальник штаба Гнездилов себе забрал. Тут приехали особисты, или может «смерш», и немца куда-то увезли. Мы его не видели даже (Сбил он этого разведчика 14.06.1944 г. западнее Богушевска - И.С.).
У Гнездилова после войны в Кобрино были неприятности из-за немецкого пистолета — его сын нашкодничал, ранил кого-то.

— Вам доводилось слышать о том, что немцы в воздухе, наших летчиков, спасающихся на парашюте, расстреливали?

Да. Это было летом в районе Смоленска. На перехват поднялись истребители нашего полка. Ведущий был летчик Ловашев. А Пинчук ведомым был у Лобашова. В этом бою были и французские летчики. В частности был лейтенант Альберт Дюран. Пинчук атаковал «Юнкерс-87», но не знаю почему, не сбил. И тогда он его таранил. Он рассказывал: При ударе винт разбился, и потерялось управление. Пытался открыть фонарь — не получилось. Тогда снял ремень и встал ногами на сидение, спиной уперся в фонарь, выдавил его, вылетел из самолета, и раскрыл парашют. Тут немецкий истребитель начал его атаковать — расстреливать. Эту картину увидел француз Альберт Дюран, и на немца набросился, тот бросил Пинчука, но успел попасть в него одной пулей, прострелил ему правое легкое. Раненый Пинчук опустился на землю, на нейтральную полосу между немцами и нашими. Он понял, где свои, и спасся. Если бы не Дюран, то его бы убили. А сам Дюран вскоре после этого погиб. Хорошие были ребята, честные друзья (Альберт Дюран (Durand Albert) погиб 1.9.1943 г. в воздушном бою под Смоленском).
Пинчука сразу в машину и в госпиталь. Он месяца полтора или даже больше лежал в госпитале. Вернулся, и стал моим ведущим. А до этого я был ведомым у командира эскадрильи Сибирина. Потом он командиром полка стал.

Сидят: Запаскин, Заморин, -, -, Данилов, Терентьев, Голубов, Вышинский

— С командира эскадрильи, сразу на ком. полка? Скорее всего, когда штурман полка Мазуров погиб, Сибирин занял эту должность, и уже после ранения Голубова стал командиром полка.

Мазуров погиб зимой 1943 года. Он взлетел облетать самолет, где-то в районе Смоленска, шел над Волгой. И два немецких охотника его сбили… (Штурман полка майор Николай Семенович Мазуров, 1910 г.р. 15.12.1943 г. самолет при сопровождении Ил-2 подбит, перетянул линию фронта и разбился, летчик, видимо был ранен).
Мы его похоронили. У него было два ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Тогда я еще не видел летчиков с такими наградами.
Штурман полка был по существу зам. командира полка. Но такой должности не было, а были командир полка, штурман полка, и начальник ВСС (Воздушно-стрелковой службы) полка. Начальником ВСС был капитан Терентьев. И когда Голубова ранили, Сибирин становится командиром полка, Запаскин штурманом полка, а Пинчук — комэском.

— А бывали случаи, что наши атаковали немецких сбитых летчиков, когда те спускались на парашюте?

Не то, что не приходилось слышать, просто не было случая такого.

— Как Вы немцев как летчиков, как оцениваете?

Очень сильный противник. Но и у нас тоже были летчики такого уровня: Лобашов, Ляпунов Борис, Соколов Сергей, Конев Владимир Афанасьевич, Запаскин, Заморин. Они еще довоенные из 6 полка...

— Его перебросили из Хабаровска, он в бой вступил 15 июля 1941 года.

Совершенно правильно. Потом его разделили на две части.

— И обе «части» стали гвардейскими. Первой, в марте 1942 года, ваша часть стала 18 гвардейским, а вторая под 6-м номером воевала до 2 июля 1944 года, когда стала 149 гвардейским полком. Оба полка из одной части, оба стали гвардейскими. Но Сибирин и Голубов начинали войну в 168 полку…

Да, летчики сильные были.
Ранее командиром полка был Чертов, Его летчики ненавидели. Он фактически полк угробил. Тогда появилось распоряжение — экономить бензин. И ввели такой режим: затяжелить винт до тысячи семьсот оборотов, и лететь на скорости меньше трехсот километров в час на встречу с противником… А «Мессера» или «Фокера» идут на скорости четыреста пятьдесят–пятьсот. Пока мы скорость наберем, они уже кого нужно сбили, и ушли.
К тому же Чертов посылал летчиков маленькими группами: пару, звено… И они всегда встречали немцев в гораздо большем количестве. И бои были неравные, причем на скоростях, и по количеству… Я беседовал с летчиками, которые были ведомыми у Чертова. И эти летчики мне рассказывали, что они тогда летали тройками, командир звена и два ведомых. Ведомыми были Егоров и еще фамилия на «Л» начинается, забыл…

— По-моему, Липунов был в полку?

Был Ляпунов. Лобашев еще был, они потом погибли (Лейтенанты Ляпунов Борис Ильич и Лобашев Дмитрий Алексеевич погибли 4.9.43 г.). А тогда они жаловались. Тот самый, фамилия которого на «Л», стал инвалидом — у него руку оторвало, и он был вынужден стать гражданским адвокатом. Когда мы встречались, он мне говорил:
— Я из-за него потерял руку.
Мы встречались в Москве с Леней Егоровым, он в плену побывал. То же попал в бою в дурацкое положение — условия были неравные, и его сбили. Он оказался на территории немцев. Пока пробирался, его перехватили полицаи…
Вот тогда, когда полком командовал Чертова, полк нес большие потери, и полученные полком самолеты «Латышский стрелок» все перебили…

— Это зима 1942–1943 года получается.

Ну не всех, но почти что всех. Вот тогда командиром полка поставили Голубова. Он был штурманом полка… Его с повышением перевели. А куда делся Чертов, этого я не знаю.
Чертов приезжал на встречу…
Летчики говорили, что они его изобьют за то, что он, негодяй, неграмотно командовал, в результате столько из-за него погибло людей…

— Вы считаете, что немцы — противник очень сильный. Но к концу войны уже не тот пошел немец?

Конечно. Они начали воевать раньше нас, приобретали боевой опыт, и самолеты у них были гораздо лучше наших «И-16», «И-15» и «Чайки». Разница была и в качестве самолетов, и в опыте…

— Вы говорили, что когда Вы пришли в 122 полк, у Вас было всего пятнадцать часов налета на «Яке»…

А немцы летали, черт знает сколько, многие сотни часов налета и опыт боевой. Когда наших старых летчиков перебили, и пришли такие сопляки как я, которым надо было учиться и учиться, очень сложная обстановка была в воздухе. Были, конечно, и опытные летчики, вот у нас были в полку, Запаскин, он был сбит, покалечен, но все равно летал. Заморин, его тоже сбили в бою, он горел, у него все лицо обгорело. И тоже летал до конца войны.

— Он войну заканчивал командиром 523 полка.

Командиром он уже в Кобрино стал …

— Нет. Он пришел на смену Пильщикову, который, я не помню, то ли был ранен, то ли его куда-то перевели (Командир 523 ИАП подполковник Пильщиков Константин Александрович 24.12.1944 года сбит выстрелом из танкового орудия в Восточной Пруссии р-н Плураге. 22.4.45 освобожден из плена американцами), в общем, с января 1945 года Заморин командовал 523 полком.

А потом Пильщиков в наш полк пришел. Когда мы были уже в Ярославле на «МиГах».
Не повезло ему из-за солдат. На аэродром на «МиГах» мы уже сели, а полосу еще строили.
И строители, и наши солдаты друг друга не взлюбили. Наши солдаты техсостава считали, что они — авиация, летчики, и возникла неприязнь к солдатам-строителям. И однажды на танцах, в деревне, они подрались, и нашим досталось больше. Тогда наши солдаты побежали себе в казарму, объявили команду «в ружьё». И подняли всех солдат, а их много было, и в клуб — бить строителей. Хорошо, что никого не убили…
Уже на следующий день командование узнало о происшествии, приехала комиссия, и поснимали все наше командование: командира полка Пильщикова, зам. полита, начальника штаба. И сразу прислали новых. И Пильщикова я потерял. Потом я встречал его, или на Северном Кавказе или в Средней Азии. Он уже демобилизовался. На одну из встреч в Москву он приезжал. С тех пор его больше не видел и не знаю его судьбу. Прекрасный человек, его летчики очень любили.

— По-моему, Пильщиков был сбит, и даже попал в плен. То ли декабрь 1944 года, то ли январь 1945 года.

Это было в декабре. Мы были в Ашвене, и жили в доме мельника. Хозяина-литовца выселили куда-то, а в его дом поселили нашу эскадрилью. В одной комнате поселилось начальство: командир полка, замполит и начальник штаба. Голубов, Федоров, Гнездилов…
Однажды вечером они крепко подвыпили, и Голубов плакал, когда узнал, что Пильщикова сбили. Он плакал и кричал. Он с Пильщиковым были большие друзья. Они, наверное, в одном полку раньше были…

— По-моему, и Пильщиков тоже в 168 полку войну начинал.

Голубов очень переживал. Мы через стенку слышали, как он причитал и плакал… Потом, когда Пильщиков вернулся, мы все были рады…

— К немцам вернемся. Чувствовалось в конце войны, что немецкие летчики стали слабее? Или одинаково упорно дрались?

С утверждением, что у немцев летчики стали хуже в конце войны, я не согласен — до самого конца войны приходилось драться серьезно.
В чем ситуация изменилась. Машины у нас стали гораздо лучше, и мы стали чувствовать себя гораздо увереннее. В 1944 году «Як-9» пришли. Это была уже машина классная. А с лета 1944 года появился и «Як-3», и мы тогда плевать хотели на все эти «Мессершмитты» и «Фоке-Вульфы». Я на нем почувствовал себя в воздухе хозяином. К тому же, к концу войны немцы стали «Фокке-Вульфы-190» использовать в качестве штурмовика — бомбы носить, и нам с ними стало легче сражаться.
И еще — нас стало больше. А в первые годы войны немцев было больше.

— «Мессер-109», и «Фокер». Какой из них более серьезный противник?

Опасны были оба, если их вовремя не обнаружишь. Дрался и с теми и с другими (и Bf-109 и FW-190) уверенно. Жаль, но мне ни разу не довелось встретиться с немецкими бомбёрами.
«Мессер» был разных модификаций. Наверное, «Мессер» «109-G 2» был лучший.
А у «Фокера» было более мощное вооружение. У него шесть точек было. В конце войны появился «Фокке-Вульф» с двигателем водяного охлаждения…

— «190 D» — «Дора». Вам лично не приходилось с «Дорой»?

Лично не приходилось. Наши летчики с ними встречались, когда мы были в Литве. И хвалили этот истребитель, рассказывали, какая это мощная машина была! Даже круче нашего «Як-3».

— Доводилось ли Вам посидеть в кабине трофейных самолетов?

У нас в полку не было.

— Какая тактика была у немецких истребителей: один внезапный удар? Правда, что они в маневренные бои ввязывались?

В бой не ввязывались. Они наблюдали, если кто прозевал, то того и убьют.

— Можно сравнить «Як» и «Лавочкин»?

У нас уже после войны командир дивизии дал добро провести учебный бой «Яка» и «Лавочкина».. И провели. «Лавочкины» по сравнению с «Яком» — дубовые, массивные. А «Як-3» — перышко, игрушка. «Як» одержал победу.

— Лобашов был командиром звена?

Я не знаю, кто он был командир звена или старший летчик. Пинчук был у него ведомый. Он где-то есть на фотографиях — будущий Герой Советского Союза, один из лучших истребителей в полку. Но я его не застал, когда я прибыл в полк он уже погиб.
Лобашов, Ляпунов это были цвет… Перед тем, как мы пришли в Ельню, полк понес большие потери, накануне погибло много хороших летчиков, в том числе и Лобашов и Ляпунов.

— Они в один день погибли, 4 сентября.

В один день, елки-палки… А я в полк прибыл 15 сентября.

— А Маргоев Захарий Гатоевич. За ним пять личных побед числится. И записано: «28 февраля 1945 года — огненный таран» — направил свой подбитый самолет на наземную цель.

Огненных таранов у нас не было.

— А как Маргоев погиб, Вы не помните?

Я не помню. Он был не в нашей эскадрилье. Но не «огненный таран»…

— Может Вы еще про кого-нибудь помните. Можете что-то о них, «для портрета» как говорится, сказать. Вот Абрамишвили Мериан Иосифович…

Отлично я его знаю. Он к нам прибыл в 1944 году, под Смоленском. Тогда Пинчук приехал из госпиталя, и притащил с собой Мириана Он бывший штурмовик, на «Иле» летал.
У него был орден Красной Звезды, гвардейский значок, еще была медаль за оборону какого-то города. Он стал летчиком нашей эскадрильи, ведомым у Запаскина. Он парень хороший. А вот за что мы все его не любили — приписывал победы. Володя Запаскин летчик-ас был сильнейший, но такой был скромняга, он в бою сам собьет, но не скажет, промолчит. А Абрамишвили сбитые вместе с Запаскиным самолеты, приписывал себе. Запаскин говорил:
— Ну и черт с ним, пускай запишут ему. Какая разница, я или он, а немец-то был сбит.

— Абрамишвили позже Вас в полк пришел, а записано официально у него — шесть личных побед и две групповые.

Он потом себе приписал еще несколько побед, и уже после войны написал сам себе представление к Герою Советского Союза, и послал представление Федорову, Гнездилову и Голубову, что бы они подтвердили и подписали. Федоров и Гнездилов — подписали.
— А что, жалко что ли? Пускай присваивают Героя.
А Голубов возразил:
— За что! За то, что приписывал себе. Я ни за что не подпишу. Лучше я подпишу представление на Калюжного.
Потом, когда Голубов умер, я послал письма всем ветеранам, чтобы на памятник собрать деньги. Я тогда был председателем Комитета ветеранов, и все организовывал. И встреч бы и не было, если бы я не взялся за это дело. У меня в тетради записано, кто, сколько денег прислал. Все летчики прислали. И Абрамишвили тоже прислал деньги на памятник. У меня его письмо есть: «Хотя Голубов меня и обидел, но я все равно деньги на памятник посылаю». После войны он у меня здесь был в гостях, из Тбилиси приезжал. Мы с ним были в хороших отношениях. Но я повторю: он имел наглость приписывать себе сбитые.
В конце войны под Кенигсбергом его сбили, не помню, зениткой, или истребитель. У него лицо было повреждено огнем. Попал в плен к немцам. Какому-то обер-лейтенанту поручили его куда-то отвезти. Этот немецкий офицер понимал, что скоро конец войне, и пора о себе позаботиться. Он спрятал Мириана в какой-то сарай, с расчетом на скорый приход советских войск и договорился с Абрамишвили, что тот скажет нашим, кто его спас. Мириан это условие выполнил. Сначала «СМЕРШ» забрал их обоих куда-то, а потом Абрамишвили в полк вернулся, и стал рассказывать, что в последнем бою, когда его сбили, он сам сбил десять самолетов. А свидетелей нет…

— В одном бою десять самолетов в апреле 1945 года? Да у немцев столько самолетов там уже не было…

Совершенно верно. Короче говоря, Мириан хороший парень, но трепло.

— Архипова Василия Ивановича, которого Морис Шаль сбил, помните?

Вася был маленького роста. Его лицо я даже сейчас представляю… У меня где-то есть письмо его брата. Он написал Голубову письмо, а от Голубова после войны письмо попало ко мне. Вася был тихий скромный. Но я не могу сказать о нем подробнее, потому что я его мало знал. Он был в 3-й эскадрильи у Серегина.

— У Архипова официально, по документам числится пять побед…

А у Пинчука числится больше двадцати. Я был его ведомым, после того как он вернулся после тарана. Но его не представили к Герою.

— В конце войны за таран уже не давали Героя. По-моему, даже приказ в 1944 году появился. И таран уже не поощрялся. Его не запрещали, но только на крайний случай….

Да, да… Но я в пику приведу пример. Мы стояли в Оршвейне. 9-й гвардейский полк вошел в дивизию…

— С 25 октября 1944 года в Вашу дивизию входил.

Там был такой Головачев.

— Дважды Герой.

Тогда он был еще не Герой.

— Он Героем стал позже, а 29 июня 1945 года получил вторую Звезду.

А за что?

— Он разведчика «Юнкерса» таранил на высоте почти девять тысяч метров. Но вторую звезду ему дали в совокупности, не за таран, а за общее количество. У него тридцать один сбитых (Павел Яковлевич Головачев таранил Ю-188 30.12.1944 г. на истребителе Ла-7 – спасся на парашюте - И.С.).

Это я не знал…

— Положение предусматривало, что к званию Дважды Героя Советского Союза представлять за тридцать лично сбитых. Но это не всегда выполнялось. У меня есть список летчиков-истребителей, которые должны были быть дважды Героями Советского Союза. Девятнадцать летчиков имеют от тридцати до сорока одного лично сбитых. Но получили только по одной звезде.
Так же и с присвоением звания Героя. С 30 сентября 1943 года подняли планку — пятнадцать сбитых, и уже летчики, сбившие больше десяти, но меньше пятнадцати, не представлялись к званию Героя. И семьдесят три летчика-истребителя, у кого на личном счету от пятнадцати до двадцати семи сбитых Героя не получили.
У Вас в полку был Грачев Иван Михайлович, помните?

Ну как же, мой друг. Он был, по-моему, в 3-й эскадрилье. Потом куда-то он делся в конце войны, перевели в другой полк. Нам не объявляли, перевели и все. Его дальнейшую судьбу я не знаю. Он примерно моих лет был. (Грачёв Иван Михайлович – 1921-1958 гг.: в годы ВОВ воевал в составе 18-го ГИАП, выполнил 230 б/вылетов, официально сбил 6 с-тов противника. 1.05.1943 г. был сбит в воздушном бою, попал в партизанский отряд и 13-го мая был переправлен через линию фронта. Участник воздушных парадов над Красной Площадью в 1947 и 1948 гг. в составе 6-го ПИАП. Затем попал в состав 139-го ГИАП, где стал штурманом полка. Участник корейской войны в звании майор, будучи ст. штурманом 28-й ИАД. В составе этой дивизии затем служил в Бакинской армии ПВО. Погиб в авиакатастрофе 21.03.1958 г. - И.С.)

— Он пришел с 168 го полка, тоже в сентябре 1943 года к вам в полк. Вы вместе с ним пришли в полк.

Я пришел в первую, а он в третью эскадрилью. Но мы с ним, почти до конца войны корешевали. В разных эскадрильях были, но всегда в столовой во время ужина беседовали. Мы с ним были в хороших отношениях.

— Корниенко Николай Лукич? Интересно, у него в годы войны пять официально на счету, и плюс пять в Корее.

Сомневаюсь. В годы войны он был ведомым у Баландина. Командиром первого звена был Запаскин. С Корниенко мы прибыли в полк почти одновременно. Ну, я может быть на месяц раньше его. Их пара к нам пришла, летчиков из расформированного полка, который летал на «Харрикейнах».

— Написано: Корниенко тоже сентябрь 1943 года. На «Харрикейнах» в ВВС в 1943 году летом, летал один полк — 179-й.

Значит, он с этого полка прибыл к нам. И вместе с ним еще Шворников старший лейтенант, старший летчик. Корниенко у него ведомым был. Эту пару перевели к нам в полк. На аэродром Шаталово, под Смоленском они к нам прибыли. Шворникова командир полка Голубов быстро раскусил, и куда-то отправил. Он был слабак и трус. А Корниенко молодой летчик, остался, его поставили ведомым к Баландину. У Баландина был ведомый Борис Арсеньев. А Бориса Арсеньева сделали старшим летчиком и меня ведомым к нему определили.
Коля Корниенко, он такой тихоня. Потом стал старшим летчиком, ведущий второй пары. Баландин-Машкин, Корниенко-Васильев. Корниенко летал до конца. (Корниенко Николай Лукич - В мае 1943 г. был направлен в состав 179-го ИАП в составе, которого воевал на Западном фронте. Затем он был переведён в состав 18-го ГИАП 303-я ИАД 1-я ВА на 3-й Белорусский фронт, в составе которого воевал до окончания В.О.В. – За время участия В.О.В. совершил 170 боевых вылетов, участвовал в более 50 воздушных боях, в которых лично сбил 5 самолётов противника. Был трижды подбит, но благополучно сажал свой самолёт на вынужденную посадку на своей территории. Войну закончил в звании лейтенант, старшим лётчиком - И.С.)

— Он с Вами в Корее в одной эскадрильи был?

Нет, Корниенко перевели в третью эскадрилью командиром звена.
Позже у меня с ним конфликт произошел, когда по поручению командира дивизии мы проверяли доказательства, того, что летчик на самом деле сбил. Тогда я был начальником ВСС дивизии.
В ряде случаев летчики считали, что раз он стрелял, значит сбивал. Хотя прямых доказательств не было. Так было и с Корниенко. Он при налете крепостей «Б-29» открыл огонь с дистанции около двух километров, а закончил, когда дистанция была метров восемьсот. Восемьсот метров, ну куда ты попадешь. Снаряд, он же со снижением летит. И у него, такие «Б-29» числились сбитыми, хотя реально он их не сбивал.

— А такой летчик в полку был: Костиков Геннадий Александрович?

Я его еще со 122-го полка знаю. Отчество его я не знал, потому что мы по имени называли друг друга. Костиков Генка — балабол и трепач. Мы его называли - «балалайка».
Будущий Герой Даниленко и Костиков где-то раньше вместе служили.
Костиков — это был мой, как говорится, не враг, а неприятель.

— А почему?

А я не знаю, зачем и почему-то он про меня врал много. Про это я позже узнал. Он врал, как я в 122-м полку летал. А ведь я там вовсе не летал на боевые вылеты. И летных книжек у нас не было.
Он пришел позже меня в 18-й полк на несколько месяцев, когда я был уже на хорошем счету. А он стал рассказывать, как я не мог рассчитать посадку… А сам ведь блудил, что не вылет, оторвется и заблудится, и где-то сядет на другой аэродром. Но я никогда об этом не говорил. Я не имел привычки обсуждать ошибки других людей. А он не только обсуждал, он мог и наврать. И он про меня там, в 122 полку врал много. Возможно, поэтому я долго там не летал…

— А Репихов Григорий Прокопьевич, не помните?

Хорошо помню. Это был молодой летчик, он к нам пришел в полк в 1944 году, наверное, во вторую эскадрилью. Он был отважный парень.

— Репихов погиб 15 декабря 1944 года. И тоже написано «огненный таран».

Вероятнее всего с ним произошло то же самое, что со мной — обрыв обшивки с крыла. И он рухнул на немцев. Но никто не знает. Он там был один.

— Он при штурмовке упал на немцев, и написали, что огненный таран.

Это Голубов мог записать…

— И у Маргоева записано «огненный таран». И наверно, тоже при штурмовке 28 февраля 1945 года.

Очень вероятно. Это была болезнь «Як-3». У нас было несколько случаев. Кроме меня спасся еще и Барахтаев. Он, как и я, сел на пузо. Только Барахтаев и не пытался выпускать шасси, он так сел
А вот, как и когда погиб Маргоев, я не помню.

— 28 февраля 1945 года.
Что за человек был Барахтаев, и какой он был летчик? Он ведь бывший штурмовик…

Я не знаю, откуда он пришел… Я был командиром звена в первой эскадрилье, а он был в третьей…
Однажды наше звено дежурило. Мы играли в домино, время нашего дежурства подходило к концу. Пришли летчики звена Барахтаева. Мы еще не доиграли, но Барахтаев орет:
— Убирайтесь отсюда к черту!
Я говорю:
— Что ты командуешь? Мы сейчас доиграем и уйдем!
Он перемешивает наши фишки. И я послал его подальше. Он выхватывает пистолет, взводит курок и мне ко лбу приставил.
— Уйдешь или я сейчас тебя застрелю как собаку!
Я говорю:
— Ты что, с ума сошел? Что ты делаешь?
Он, с такой озверевшей мордой, на меня:
— Я тебя сейчас пристрелю!
Поднимаемся своим звеном и уходим. С этим дерьмом связываться не будем. Но с тех пор я его возненавидел. Как так можно! Пистолет наставлять к виску… У нас такого никогда не было. Озверевший псих…
Он после войны в Подмосковье в Царицыно жил. Рассказывали, что он напился, и захлебнулся в своей блевотине… Ну, подумал, туда тебе и дорога. Такая дрянь…
Он по национальности был, я точно не помню, то ли хакас или с Забайкалья откуда-то. Я его никогда не вспоминал, и не хочу вспоминать…

— А Чихунов Михаил Никитович?

А, Миша, Мишенька… Чихунов хороший был летчик. Вот когда при Чертове было много потерь, одной из этих потерь был и Миша Чихунов. Его сбили, причем снаряд разорвался в кабине, и осколки попали в глаз. У него глаз был разбит. Его спасли, вылечили, но летать он уже не мог. Его к нам в полк прислали адъютантом эскадрильи.
Он присылал мне свои воспоминания. Еще кто-то мне присылал… Я собирался писать книгу о летчиках полка, и собирал материалы. В общем, у меня нижняя половина этого шкафа забита. А потом бросил это дело.

— У него пять на счету личных сбитых. А как человек был?

До Чихунова адъютантом эскадрильи у нас был сержант. Кстати, это он выкопал где-то в штабе полка летную книжку Хрущева, ставшую моей… А когда пришел Чихунов, то навел порядок начал собирать информацию, и все записывать.

— О Барсукове, что можете рассказать?

Вася Барсуков — это вторая эскадрилья, ведомый Заморина. Я о нем подробно сказать не могу. Он был замкнутый, неразговорчивый. С гонором большим. У меня есть его книжка. Это не то, что у Пинчука и Гнездилова, у него маленькая книжечка. Он мне прислал несколько штук, что бы я разослал летчикам полка. Он хорошо рисовал. В его книжке на каждой странице книжки рисунок воздушного боя или еще что-то такое...
После войны в Кобрино мы жили недалеко. Он Герой Советского Союза, ему одному дали комнату отдельную в доме священника. Священников тогда всех гоняли… А мне дали две комнаты в этом же доме. У меня жена уже была с животом, второго ждали. Потом Вася куда-то уехал из Кобрино. А потом мы встретились уже после войны. Он сказал, что его забраковали — проявился туберкулез, и его направили на лечение в Крым. А потом его направили в какой-то штаб, уже не летчиком. Списали с летной…
Когда мы с ним встретились в Москве, он был полковник в отставке, жил Москве на улице, которая называлась «Сиреневый бульвар». Я был у него дома, мы с ним посидели, ну, не так душевно как с другими, но хорошо… А потом я узнал, что он умер.

— А Даниленко?

А, Коля Даниленко, это ближайший мой друг. Они с Барсуковым были в одной эскадрилье. Барсукову дали майора, а Даниленко — капитана, одновременно. Барсуков стал командиром второй эскадрильи, а Даниленко зам. командира этой же эскадрильи.
Даниленко тоже в Москве жил. Я несколько раз у него дома был. Вот это был душевный человек. Если Барсуков был замкнутый, то Даниленко был «душа нараспашку». Он в Москве стал работать специалистом по автоматам. Опускаешь монетку и получаешь кофе, чай, газировку… Но однажды по пьянке с друзьями, вскрыли эти автоматы, и мелочь вытащили на пропой. Их засекли, и под суд отдали. Герою Советского Союза простили. После этого мы не встречались. Очень хороший парень, но любитель выпить, это его сгубило.

— Во время войны и сразу после войны за ордена платили деньги. А сколько, помните?

За Красное Знамя — двадцать рублей в год.

— В год, не в месяц?

В год. (Ветеран ошибается – в месяц - И.Ж.) Выдавали книжку с отрезными талонами. Я прихожу в банк, и получаю семьдесят пять рублей. У меня было два Красного Знамени и Отечественной войны I степени и Красная Звезда. За нее – 15 рублей. А за Красное Знамя и «Отечественную» по 20.
Был еще талон на бесплатный проезд в поезде в любой конец и обратно один раз в год.

— А когда отменили выплаты за ордена?

Очень скоро, я не помню, года через два-три…

— Я встречал утверждения, что в гвардейских частях денежные выплаты были выше, по-моему, в полтора раза.

Я был командиром звена… Я сейчас не помню точно, ну, допустим, оклад был тысяча двести, и в гвардейском полку я получал еще плюс шестьсот.

— Вы звание гвардеец, и значок «Гвардия» получили сразу как прибыли в 18-й гвардейский полк…

Нет. Гвардейский значок я получил, вместе с первым орденом «Красной Звезды» за первые тридцать боевых вылетов в 18-м гвардейском полку. Гвардейский значок мне вручил Голубов. А до этого я гвардейцем не считался, и никаких денежных надбавок не было.
А было это так. Нужно было послать из полка на курсы штурманов эскадрильи двух летчиков. И Голубов послал Арсеньева и меня. Арсеньев был старший летчик, а я — рядовой. Мы проучились в Серпухове на курсах чуть больше месяца. Я вообще был способен к обучению, и учился всегда отлично. Я освоил азбуку Морзе и работал ключом как хороший радист. И теорию навигации, и остальные дисциплины я освоил на отлично. Потом была летная практика — ориентировка в воздухе. Было, наверное, полетов десять на «УТ-2» и на «Як-7». По итогам обучения я получил хороший отзыв.
А меня за тридцать боевых вылетов уже представили к ордену. И когда мы прибыли в полк, в ответ на мой доклад о прибытии, Голубов сказал:
— Хорошо учился, вот тебе за хорошую учебу награды.
И мне вручает орден Красной Звезды и гвардейский значок. С тех пор я стал гвардейцем.

— Поспрашиваю Вас о французах. Вы с ними на одном аэродроме все время базировались?

Нет. В начале они прибыли в Иваново, было их пятнадцать летчиков, потом один, по-моему Поликен, уехал. Остальные с ноября 1942 года по март 1943 года пробыли в Иваново. Потом их направили в действующую армию.

— Вначале была отдельная эскадрилья в 204-й бомбардировочной дивизии?

Правильно. Но вскоре их перевели в нашу 303-ю дивизию. И они стали базироваться на одном аэродроме и летать вместе с 18-м полком — лучшим полком дивизии. Это было летом 1943 года. Я тогда еще не был в 18-м гвардейском.

Командный состав 303 иад

— У них «Як-1» были поначалу на вооружении?

Да. Им предложили выбрать: «Спитфайеры», «Харрикейны», «Кобры». Но они сами выбрали «Яки».
Когда они стали полком, то стали базироваться на отдельном аэродроме. Но по-прежнему мы часто летали вместе.

— А с другими полками они летали?

Возможно, и были какие-то отдельные эпизоды, но основным напарником был 18-й гвардейский. И мы часто на одном аэродроме базировались.
А потом, когда у них половина летчиков погибла, в ноябре они ушли на переформирование в Тулу. К ним прибыло пополнение, и было сформировано две эскадрильи. И перед Белорусской операцией они вновь прибыли в дивизию в Дубровку.

— Это произошло 25 мая 1944 года. Что можете о них рассказать?

Первый, с кем я хорошо познакомился, был Лефевр, будущий посмертный Герой Советского Союза. Познакомился мы на аэродроме после полетов. Разговаривали так: он по-французски, я по-русски. Я французского вовсе не знал, а он по-русски лишь отдельные слова.
На фюзеляже его самолета был нарисован старик с громадным красным носом и с курительной трубкой в зубах. Я его спрашиваю:
— Что это такое?
А он говорит, что:
— Это тоже самое, как по-русски дедушка.

— С кем еще помимо Лефевра Вы общались?

Я сейчас вспомню... У меня еще два друга были. Эдико Жак Андре и второй… Он рыжий был рыжий, рыжий-рыжий, веснушчатый такой…

— Маркиз Роллан де ля Пуап?

Нет, тот красавец был. Где-то его фото было… Вот — Робер Марки! Это был мой второй друг до конца войны. Он был воздушный акробат. То, что он делал на «Яке», я не мог. А я «Яком» владел в совершенстве. Он удивительные выкрутасы делал. Например, на «Яке» можно было делать мертвую петлю, и самолет начинает с высоты тысяча метров и на тысячи метрах заканчивает. А он освоил эту петлю обратную. Он делал вот так, книзу головой и опять выворачивался вверх, и у него в запасе пятьсот пятьдесят метров.
Он начинал, допустим, с высоты тысячи, а заканчивал на высоте пятьсот пятьдесят метров. Как он ухитрялся так…
Я так обратную петлю не мог делать, и у нас никто не мог. Потому что при отрицательном пикировании не хватает рулей. А у него рулей хватало. Потом я узнал, что он технику велел убрать боеприпасы и, по-моему, еще и пушку снимал.

— Получается, что он это проделывал не в боевой комплектации, то есть чисто воздушная акробатика?

Хороший парень был. По-моему, у него сбитых было тринадцать или четырнадцать. По-глупому погиб, во Франции после войны, хулиганил и врезался в землю…

— В Витенберге Вы тоже сидели на одном аэродроме…

У нас было много общих аэродромов.

— В дар от Советского Правительства французские летчики получили, если мне память не изменяет, сорок один «Як-3» и на них улетели. И 20 июня 1945 года их встречали в Ле Бурже. А в Штутгарде у них была промежуточная посадка…

Да, в Штутгарде. А техников раньше на транспортном самолете туда перевезли.

— Техники у них были наши, советские?

Да, с нашего 18-го полка. А инженер полка у них был армянин Агавельян, наш бывший инженер 2-й эскадрильи.

— Он, по-моему, французским языком владел немножко. А вы когда базировались вместе, общение на земле было?

После полетов, мы обычно вечером встречались в столовой. Встречались и начинали рассказывать, делились опытом, рассказывали друг другу о полетах, о боях. Часто это бывало когда нелетная погода, туман или дождь, что-то такое не летное. Вот тогда я познакомился с Марселем Лефевром.

— 5 июня 1944 года он обгорел…

А знаете, как это произошло? Полетели на задание, а у него бензин стал поступать в кабину. Наверно, техники что-то недосмотрели. Он вернулся на аэродром, произвел посадку, и уже после пробега, уже сруливая с полосы, он допустил ошибку. Ему надо было выключить двигатель, а он открыл фонарь. Он задыхался от бензина, и открыл фонарь. А двигатель работал, из патрубков пламя вылетало, и бензиновые пары в кабине вспыхнули, и он был облит бензином. Он выбросился из кабины, подбежавшие техники принялись тушить, но было поздно уже — он уже сильно обгорел… Командир дивизии связался с Москвой, Лефевра отвезли самолетом в Москву, Дельфино сопровождал его…
Перед смертью Лефевру сообщили, что 6 июня американцы с англичанами высадились в Нормандии и открылся 2-й фронт…

— А как общались с французами? Только жестами?

Почти как глухонемые. Но и не зная языка, летчики всегда понимают друг друга, жестами показывают как в хвост зашёл, как стрелял, как вираж, как на вертикаль… Короче говоря, жесты и отдельные слова. Мы пять–десять слов знали по-французски, а они несколько больше знали по-русски.

— Что они за люди были?

Хорошие ребята, душевные, мы их очень уважали. Попадались среди них и напыщенные, но таких было мало. Я с Лефевром сошелся, потом с Андре, потом с Марки… Мы были друзьями…
Хотя у нас связи с ними после войны не было — «железный занавес» был, и мы не могли ни переписываться, ни общаться, но когда я узнал, не помню от кого, что Марки погиб, было тяжело. Как брат родной…

— Были совместные боевые задания? Такие, чтобы в воздухе рядом с вами французы были?

Да. Особенно во время операции «Багратион». Мы с Пинчуком часто летали на разведку. 523-й полк не справлялся, слишком много было заданий, и тогда отправляли нашу пару, а прикрывали французы. Мы парой идем на малой высоте — пятьдесят-двести метров, что видеть, где наши войска, где немецкие, а нас сверху прикрывает четверка французов. Часто среди них был Жак Андре. У него в паре был негр-летчик.

— Я удивлен. Я не видел фотографий «Нормандии», где были бы негры.

Да, среди них были негры…
Мы с Андре потом не встречались долгое время. Потом уже через двадцать лет после войны…

— А что можно сказать о них именно как о летчиках?

Сильные летчики. У них летный опыт был больше, чем у нас. Раньше нас начали летать.

— Мне доводилось слышать мнение, что немецкие летчики, на участке фронта, где они воевали, считали, что каждый дерзкий летчик – это обязательно француз.

Я про такое не слышал.

— У французов трехцветные коки винтов были, и немцы, наверно, различали их в воздухе?

Разве издали увидишь, какой кок? Только совсем рядышком видно. А вот чем французы действительно отличались – они летали очень плотным строем. Идет пара – крыло в крыло, и уже ясно — это французы. Два, три метра, крыло в крыло. Наши летали более разомкнутым строем летали.

— И такой плотный строй не мешал им вести воздушный бой?

Они до боя идут плотным строем, а потом уже как получится.
Между прочим, мы с Пинчуком переняли у французов «плотный строй». Стали летать близко, как французы.

— После войны Вам доводилось с летчиками «Нормандии» встречаться? Ну хотя бы после того как вышел фильм «Нормандия-Неман».

Да. У меня фотография есть. Один раз десять человек приезжали в Советский Союз к нам на встречу. Но общались в основном с Жаком Андре. С ним еще был один летчик, который попал в состав «Нормандии» после войны уже во Франции. Я фамилию не помню, где-то у меня там записано. И еще приезжал их переводчик Игорь Эхенбаум.
Больше всего говорили с ним, потому что он знал русский язык. Эхенбаум умер. И Пуят умер. Андрэ умер… Все поумирали.

— Время никого не бережет. А Вам во Франции доводилось бывать?

Нет. А очень хотелось. Раньше были преграды. Сейчас проще, но сейчас, кажется, уже никого нет. Правда, и неудобно напрашиваться.

— Но французские летчики после войны приезжали в Советский Союз.

Правильно. А туда могли только наши высокопоставленные лица.

— И большинство из них, наверняка, не имели никакого отношения к прошлому военному сотрудничеству. А ехали на халяву, что бы побывать во Франции…

Абсолютно верно.

— Давайте перейдем к послевоенному периоду. До начала августа 1945 года ваш полк базировался в Эльбенге?

Да. А потом всю дивизию перекинули в Кобрин.

Сентябрь 1946 г. Кобрин.
Справа-налево: Машкин, Зюзь, Молев, Капитонов, Калюжный, Васильев

Нас выбрали для участия в параде Победы в Москве на Красной площади в июне 1945 года… Но от этого парада вскоре нас отстранили. Но мы участвовали в последующем параде над Красной площадью…
Нам пригнали новенькие самолеты «Як-3», прямо с завода. Штук сорок… Мы на них выполнили только по одному полету. И вдруг приходит приказ: передать эти новые самолеты французам. И они улетели в Париж на новых самолетах в июне 1945 года.

— Я так понял, что французы улетали во Францию с Эльбинга?

Да, мы войну кончили в Эльбинге на одном аэродроме.

— И они полетели с посадками через Прагу, Штудгард и на Ле Бурже они садились.

Я их маршрут не помню. Но часть технического состава во главе с инженером полка Агавельяном полетела на транспортном самолете «Дуглас». И они были там, наверное, месяца два, пока подготовили французских техников, а потом вернулись.

— А какое психологическое состояние было после 9 мая, Дня Победы? Расслабление было?

Да, как-то буднично. Сейчас я и не припомню чего-то особенного. Забот будничных хватало…

— Долго Вы в Кобрине находились?

Года два или три.

— Записано: «8 сентября 1948 года перелет из Кобрина в Туношное по маршруту: Кобрин, Мачурище, Смоленск, Кубинка».

В Кобрине мы сначала летали на тех «Як-3», на которых с Эльбинга вернулись, на которых мы воевали. Потом в 1947 году появились «Як-15».

Герой Советского Союза Н.Пинчук. Август 1945 г. Фото М.Савина

В дополнение к рассказам А.А.Калюжного о его участии в ВОВ: в книге Н.Г.Пинчука «В воздухе - Яки» он описал атаку своего звена в составе Пинчук – Калюжный, Корниенко – Васильев в феврале 1945 г. на один из немецких аэродромов, где они сожгли на земле 4 транспортных Ю-52. – Калюжный так комментирует эту штурмовку: «Что касается штурмовки немецкого аэродрома с Ю-52, то это был не аэродром, а посадочная площадка, куда садились Ю-52, километрах в 40-50 северо-западнее Кёнигсберга. Отсюда немцы вывозили своих офицеров, когда сжималось кольцо окружения вокруг Кёнигсберга. Мы случайно обнаружили эту площадку и нанесли по ней штурмовой удар. Я там тоже зажёг одного Ю-52, который готовился к взлёту».

Список побед А.А. Калюжного в период ВОВ:
10.10.1944 г. – истребитель FW-190
16.10.1944 г. – истребитель FW-190
17.10.1944 г. – истребитель FW-190
13.01.1945 г. – истребитель Bf-109
19.01.1945 г. – истребитель FW-190
26.03.1945 г. – истребитель FW-190

- 10.10.1944 г. восьмёрка Як-3 под командованием Запаскина в районе Тильзита вступила в бой с 12 ФВ-190 и в этом бою сбила 4 из них. Одного «фоккера» сбила пара Запаскин – Абрамишвили , по одному ФВ-190 также сбили Пинчук, Калюжный и Александр Захаров. У нас потерь не было.
- 16.10.1944 г. восьмёрка Як-3 под командованием Пинчука провела воздушный бой с 12 ФВ-190 в районе Шталлупенен, и сбили 6 из них. Отличились: Пинчук, Баландин, Корниенко, Агуреев и Калюжный. – Этот день лётчики 18-го ГИАП сбили за день 20 самолётов противника.
- 17.10.1944 г. в этот день в районе Кибейки лётчики 1-й АЭ капитана Пинчука провели результативный бой с группой ФВ-190 и сбили 5 из них. Отличились: Агуреев, Калюжный, Корниенко, Захаров и Пинчук. Без своих потерь.
- 13.01.1945 г. Пинчук и Калюжный в районе Хейльсберга провели воздушный бой с шестью Ме-109Г-2 , и каждый сбил по одному «мессеру».

Часть вторая...

Обсудить на форуме

© Владимир Анохин, Андрей Марченко 2011