В первом ряду:
Н.И.Иванов, Н.П.Плитин.
Во втором - Виктор Веряскин, Л.И.Русаков,
Н.И.Сычев. Август 1952 г.
Эта фраза о человеке, отдавшем авиации
более полувека, звучит не совсем обычно, но, тем
не менее - в детстве Николай Иванович Иванов о
работе летчика не помышлял. Псковский аэродром
рядом, мальчишки всей страны, едва научившись
ходить, мечтают о самолетах, а он свою судьбу с
небом долго всерьез не увязывал. Но к
восемнадцати годам, когда пришлось выбирать свой
жизненный путь, он уже влюбился в авиацию —
крепко и на всю жизнь — и в 1941-м поступил в
Сталинградскую школу пилотов.
Он хорошо запомнил день 22 июня 1941 года.
«Нас
ведь как воспитывали ? Врага будем бить только на
его территории. И вот прекрасно помню:
воскресенье, замечательный солнечный день, в
училище выходной. Когда в час дня Молотов сообщил
по радио о начале войны, по сначала никто не
поверил. А потом все рванулись на фронт. И я очень
на фронт хотел. Хотелось показать себя, казалось,
что вот-вот - и война закончится, без нас. Но дело
сказалось значительно сложнее».
В 1943 г., овладев пилотированием Яков,
Н.И.Иванов закончил обучение и был направлен в
запасной полк в Саратов. Там его и нашел «купец»,
отбиравший летчиков для фронтовых дивизий.
Перелетели в Воронеж, но - новая задержка. «В
Воронеже нам воевать не довелось. Самолеты
пришлось сдать, нас отправили в Люберцы. И хотя
попятно было, что война скоро не кончится, но
время шло, и начинало казаться, что повоевать мы
все же не успеем». Наконец, Николай получил
направление под Смоленск, в поселок Знаменка, в
149-й полк 323-й дивизии Резерва ВГК, вошедшей в 1-ю
воздушную армию Громова. Ему повезло, и его взял к
себе ведомым замечательный летчик Арсений
Морозов. Недалеко стояла знаменитая французская
эскадрилья 18-го ИАП 303-й дивизии, ставшая
впоследствии полком «Нормандия-Неман».
Отсюда, со Знаменки, и выполнил младший
лейтенант свои первые вылеты. Это был
напряженный период, до конца 1943-го Н. Иванов
совершил 21 боевой вылет, провел 16 боев, одержал
две победы и сам был сбит. За это же время его
ведущий А. Морозов сбил 10 самолетов.
Первым самолетом, над которым одержал
победу Иванов, стал FW 190.
"После, боя Арсен спрашивает:
- Ну, ты как себя чувствуешь? Доволен?
- Доволен, очень доволен!
- А о чем думал, когда увидел, что ты его сбил?
- Я хотел, — отвечаю, - чтобы он выпрыгнул.
- Дурак ты, - ши что-то вроде того.- Говорит
Арсен. -Он же завтра вернется и тебя или кого
другого собьет. Их нужно уничтожать!
А я очень хотел, чтобы пилотяга выпрыгнул.
Он ведь человек, а мне очень сложно было сразу
переменить свои убеждения..."
Скоро Н.И.Иванов первый раз попал в списки
погибших. «В тот раз меня не истребители сбили,
бомбардировщики. Я завалил одного и. в азарте,
зашел с хвоста на второго. А в то время немцы
интересную штуку придумали - гранаты на
парашютиках сбрасывали. И в мой самолет попала
такая граната. Самолет получил 107 пробоин, я был
ранен в ногу, и при посадке - я не прыгал, садился с
убранными шасси на передовой - ударился головой о
пришл и получил травму черепа.
Меня вытащили наши войска, и через три дня
я вернулся в полк. А там меня уже и не ждали. Бой
был тяжелый, ну, и меня отнесли к погибшим
героически».
Зимой 1943-44 гг. нелетная погода практически
полностью приковала и нашу, и вражескую авиацию к
земле. 323-я дивизия РВГК — своеобразная затычка
на самых горячих направлениях — не летала, а к
лету 1944-го вошла в 16-ю армию Руденко и участвовала
в Бобруйской операции. Николай много летал,
набираясь опыта от своего ведущего, Героя
Советского Союза старшего лейтенанта Арсения
Ивановича Морозова. Но 24 июля 1944 года комэск
Морозов не вернулся из вылета.
«Арсена очень ценили, самые
ответственные задания давали. И иногда я ходил с
ним на разведку, и одном из таких вылетов он и
погиб. С 41-го года летал, ни одной пробоины не
привозил, а тут его зенитки подловили.
...Станция та называлась то ли Черемха, то
ли Крещелье, это за Западным Бугом. Мы
отштурмовались по немецким. платформам с
техникой, с солдатами и Арсен передал: «Колька,
разворачиваемся вправо!» И на развороте я увидел
за его самолетом дымок. Это снаряд пробил
водорадиатор. Я больше ни на что не гляжу, подхожу
к нему... Мы только отштурмовались, высота метров
двести всего. «Арсен! Арсен!» - а он в кабине
согнулся и самолет как был в развороте, так с
креном и идет. Я ему: «Бери влево! Влево ручку!» Он
услышал, смотрю - крен убавился. А на себя - никак...
«Арсен! Возьми ручку на себя!» Но видать, не
пересилить ему. Я ему: «Триммером возьми!» Он
ничего не смог сделать. А самолет все ниже, ниже...
Июль, цветущие поля, уже замелькал, заблестел
впереди Западный Буг. А на восточном берегу
недалеко наш аэродром был. Я только и думал о том,
как бы нам эту речку перемахнуть - а там уже свои.
А самолет Арсена все ниже, ниже. И какая-то
неровность, бугорок. Он как ахнулся - все! - и
развалился...»
По завершении Бобруйской операции 323-я ИАД
перешла в 4-ю воздушную армию Вершинина, где
принимала участие в освобождении Польши.
16 февраля 1945 года старший летчик старший
лейтенант Н.И.Иванов на Як-9Т вылетел на прикрытие
войск, насыпавших за Вислой. Когда горючее уже
кончалось, группа обнаружила 12 FW 190, идущих с
бомбовым грузом. Николай сообщил, что вступает в
бой, и атаковал «Фоккеров». Четверку Me 109 он не
заметил... «...Мой ведомый Ковалев Вася передает
мне во время боя: «Я ранен!» Уже после войны я, как
и вы, наверное, читал Твардовского, и мне
понравилось его четверостишие:
У летчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть:
Врага уничтожить - большая заслуга,
А друга спасти - это высшая честь!
Тогда я этих строк не знал, но потом, после
войны, когда живой остался, подумал, что это
действительно было неписаным законом. И когда
ведомый передал мне, что ранен, я начал отбивать
от него «Фокке-Вульфов» и не у следил за атакой
«Мессершмиттов».
Трасса прошла по правой плоскости, - это я
видел, - и все в кабине полетело на меня. Такой
яркий был день, и вдруг в один момент он сменился
огнем. Самолет потерял управление, и я сбросил
фонарь, чтобы выпрыгнуть. Еще успел у видеть, что
плоскость отрублена, но, как только открыл
кабину, пламя рвануло через меня. Я перенял от
наших летчиков привычку не пристегиваться
плечевыми ремнями, только поясными - так было
легче осматриваться. А когда осколки попали мне в
лицо, и пламя в лицо, то я уже и замка не видел.
Это рассказывать долго, а так все
произошло мгновенно. Я пытался нащупать замок
ремней, а руки в перчатках начали обгорать. И тут
у меня такая мысль проскользнула... Я знал, как
заканчиваются такие падения в горящем самолете,
и я попытался открыть рот, чтобы набрать в себя
пламени и потерять сознание. Жить хочется всем и
всегда, и мне, конечно, хотелось, но я не мог
расстегнуть ремни. Но, возможно, раз в жизни силы
человека удесятеряются. Я рванулся, очень сильно
рванулся, и потерял сознание. А когда пришел в
себя, то почувствовал, что падаю.
Попытался глаза открыть, а у меня веки
обгорели - левым глазом ничего не вижу, правым -
почти ничего. Рукой нащупал кольцо парашюта и
рванул. И когда стропы пошли, парашютик выскочил,
я свою ногу в стропах заметил. И сразу — удар.
Если бы я упал в поле, то погиб бы, конечно, но я
попал на деревья. Упал я в чистый, очень чистый
разреженный лес - на передовой, но на немецкой
территории. Сгоряча правое веко рукой поднял,
парашют отстегнул и побежал - еще нормально себя
чувствовал. Смотрю - снег за мной красный... Я
ранен был, но боли еще не чувствовал, не до того
было. Подбегаю к куче валежника, смотрю - человек.
Я ему крикнул: «Держи!» - и больше ничего сказать
не смог.
Тот парень оказался стрелком-радистом с
Ил-2. Сашей его звали, а фамилию я не запомнил. Он
меня спас, вытащил на свою территорию. А наши
приняли меня за немца - я длинный был, и обгорел
весь так, что ничего не понять. Начали шуметь -
мол, ура! Немца поймали! Да парень тот объяснил,
что я свой...»
На аэродроме, приняв сообщение о начале боя,
выслали группу Яков на помощь. Их Н.И.Иванов не
видел, но они успели заметить, как он вел бой и был
сбит. Летчики видели, как вспыхнул, а чуть позже
взорвался его самолет, но его самого, раскрывшего
парашют перед самой землей, не заметили.
Вернувшись, они доложили о гибели старшего
лейтенанта Иванова — «и сомнений никаких не
было. Не пропал без вести, не что-то еще. Все было
понятно - погиб».
Вероятно, еще не осознав до конца всю
тяжесть произошедшего с ним, Николай попытался
вернуться в свой полк. Но окружающим с первого
взгляда становилось ясно, что война для страшно
обгоревшего пилота уже закончилась. Его
переправили в Познань, откуда самолетом
доставили в Москву, на Ходынку. А с Ходынки
Главный хирург ВВС полковник Сельцовский
направил Николая в Сокольники, в Центральный
авиационный госпиталь. Попал он в глазное
отделение. Оперировали Н.И.Иванова Александр
Александрович Вишневский (сын знаменитого
академика и сам будущий академик, генерал-майор,
Главный хирург Советской Армии) и подполковник
медицинской службы Евгений Максимович
Белостоцкий.
Здесь, в госпитале, Николай Иванов
встретился с человеком, ставшим при жизни
легендой отечественной авиации. «Лежал я один
в палате для тяжелораненых на три места.
Вишневский вынул осколки, веки прооперировал и
наложил на глаза повязки. Так что ничего я видеть
пока не мог.
Как-то приходит медсестра Стеша и
говорит: «Теперь тебе веселее будет». Понятно -
значит, еще кого-то притащат.
Слышу - внесли. И лежит тот человек,
молчит, дышит неровно, но не охает. Я все жду,
когда же он заговорит со мной - не знал еще, что он,
как и я, ничего не видит. Наконец, он через
какое-то время спрашивает: «Есть здесь кто?» А я
так долго ждал этого вопроса, что сходу выпалил:
«А *****, не видишь?!» Ему, наверное, очень тяжело
было, но он спокойно так отвечает: «Если бы видел -
не спрашивал бы».
Разговорились мы с ним, и оказалось, что
это капитан Анохин, летчик-испытатель. Я про его
случай в «Огоньке» читал, но он, что интересно,
сказал, что парашют не открывал.* И еще говорит:
«Ты курсантом фильм смотрел про перегрузки? Так
это меня снимали».
|
* Сергей Николаевич Анохин
участвовал в испытаниях Як-З. Непосредственно
перед его вылетом самолет был облетан на
максимальных перегрузках, при этом их величины
превысили предельные для планера значения.
Например, о деформации крыльев можно судить по
тому факту, что при выпуске шасси сдвинувшийся с
места «солдатик» пробил обшивку крыла рядом с
предназначавшимся для него отверстием. Однако,
самолет все же выпустили в полет на пилотаж. На
одном из маневров Як-З разрушился в воздухе. |
Настроение у меня в те дни было, конечно,
унылое, но он меня здорово поддержал:
- Не падай духом! - говорит.
- Да нет, - отвечаю, - тут дело труба. И руки у
меня обгорели, и не вижу пока.
- Ничего! И я летать буду!—а у него один глаз
удален, ребра, руки, ноги поломаны...
- Как же так, - спрашиваю, - ведь у тебя уже
глаза нет?!
- Я летать буду!
И как-то ободрил шуткой: «Ты только духом
не падай. В крайнем случае будем с тобой у
Белорусского вокзала спичками торговать». Тогда
это очень доходным занятием было, летчики, знаю,
этим промышляли.
Дня через три Анохина забрали в
хирургическое отделение. Но я запомнил его
мужество, его уверенность, и они не раз еще мне в
жизни помогали.»
Н.И.Иванов и С.Н.Анохин снова встретились
через 11 лет, в 1956 году.
«Я тогда учился в Академии ВВС. Едем мы
как-то с товарищем в Монино - а в тех электричках
всегда полно летунов. И вдруг товарищ говорит:
— Смотри — вон в тамбуре стоит
небольшого роста, окруженный пилотягами. Знаешь
его?
- Нет, - отвечаю, - не знаю, и знать не хочу.
- А надо бы, это же единственный в Союзе
одноглазый летчик-испытатель. Есть еще штурмовик
один, а этот - испытатель! Героя получил,
полковник.
- И кто же это?
- Да Анохин!
Я сначала воспринял это, как обычную
информацию, а потом в голове шевельнулось: «Черт
возьми! Я же с каким-то Анохиным в госпитале
лежал!»
- А как его зовут, - спрашиваю, - не знаешь?
- Нет. Знаю, что полковник. Герой, а по имени...
- Слушай, давай-ка подойдем!
А знаете, я ведь его не видел тогда, в
госпитале. Но он меня своими словами здорово
воодушевил, и я его в своем воображении
представлял таким, как на картинках летчиков
рисуют - высоким, широкоплечим, розовощеким. А
этот какой-то... Ну, ни то, ни се. Приблизились, я
примеряюсь - и выходит, что я на целую голову выше.
- Что, - спрашиваю у товарища, - вот этот
плюгаш?
- Вот именно. Да ты подойди, подойди! Подошел. Я
в форме был, при погонах, а он без них, в шлемофоне.
- Здравствуйте, товарищ полковник, - говорю.
- Здравствуйте, майор. Но я Вас не знаю, - он
отвечает. А потом - хвать меня за шинель:
- А вот голос Ваш кажется знакомым!..
И тут я ему напомнил:
- А кто звал к Белорусскому вокзалу спичками
торговать?
- Николай?!
- Он самый!
Но тут поезд подошел к Чкаловской, где он
выходил. Договорились встретиться, но, как это
бывает, не довелось. И далее я о нем только по
телевизору узнавал»...
...Но вернемся в 1945 год. Операция Вишневского
спасла глаза, но врачи дружно считали, что летать
Николай больше не будет.
Однажды, спускаясь с крыльца Центрального
госпиталя, он увидел у фонтана перед входом
окруженного людьми человека. Тот, как оказалось,
обгорел в самом начале войны, и рассказывал, как
ему восстанавливали лицо. «Я на него посмотрел
- нос носом, немножко вроде утиный, но все-таки
нос. И уши - шапка держится. » Из разговора
стало понятно, что оперировал того человека
Александр Александрович Линберг, ленинградский
хирург, о мастерстве которого ходили легенды.
Н.Иванов решил поехать в клинику Линберга, но для
получения отпуска требовалось обоснование, а он
не хотел раскрывать цель поездки. Помог ему
оказавшийся в то время в госпитале старший брат
Глинка. Как оказалось, у них был общий приятель,
через которого они и познакомились. Глинка
замолвил словечко, и председатель врачебной
комиссии полковник Сабенников на свой страх и
риск дал Н.И.Иванову отпуск с повесткой в
Ленинград.
Прямо с Московского вокзала тот направился
в клинику, но опоздал. А.А.Линберг принимал раз в
неделю, брал всего 12 пациентов, а Николай приехал
на следующий после приемного день. Помог случай.
Переночевав на вокзале, Николай вновь приехал в
клинику, где, как оказалось, не явился один из
ранее отобранных пациентов, и его взяли на
лечение. Как фронтовик, он попал во фронтовой
эвакопункт № 50, где Линберг провел над ним
несколько пластических операций. Выписавшись из
клиники, Н.И.Иванов прошел врачебно-летную
комиссию.
«У меня оставалось слезотечение, но врачи
сделали снисхождение. Спрашивают:
- Ты видишь что-нибудь ?
- Конечно, вижу, - отвечаю.
- Ну, и что же ты видишь?
- Особенно, где что плохо лежит!
Так вот, с шутками-прибаутками, и гляжу - с
оговорками допустили меня до летной работы. »
Не успел он вернуться в свой 149-й полк, как
стряслась новая беда — летчиком заинтересовался
СМЕРШ. Причина пристального внимания
контрразведчиков оказалась простой. Покинув
горящий самолет в феврале 1945-го, он оказался за
линией фронта на территории, оккупированной
врагом - а ну как успел стать шпионом? В конце
концов разобрались, но в боевой полк не вернули, а
направили в Учебный Центр ДОСААФ в Вязниках. Но
неприятности с «органами» на этом не
закончились.
В 1950-м один из летчиков попытался с Украины
перелететь в Югославию. Под подозрение
немедленно попали все его родственники и
знакомые. Одним из приятелей оказался Н.И.Иванов,
не скрывавший хороших отношений с беглецом. И
снова кабина самолета сменилась следственной
камерой. Но и на этот раз все обошлось. Видя его
непричастность, Н.И.Иванова реабилитировали и
восстановили в партии с выплатой всех
задолженностей по членским взносам,
накопившихся за время следствия.
«Я считал это большим достижением. Когда доверие
ко мне восстановилось, меня спросили, где бы я хотел служить. И я так подумал:
за гибель своего ведущего, Арсена, я хоть как-то отомстил, а вот за себя не
успел. Я попросил назначить меня туда, где труднее служить. Направили меня под
Харьков.» Николай попал в 726-й истребительный
авиаполк, которому вскоре предстояло освоить
МиГ-15 и отправиться в так называемую
Правительственную командировку...
