Интервью Олега Корытова и Константина Чиркина

с Овсянниковым Порфирием Борисовичем

Литобработка: Игорь Жидов

Особая благодарность Светлане Спиридоновой, Михаилу Быкову и Игорю Сеидову (Комментарии отмечены И.С.)

Часть 1. Великая Отечественная

У боя формула проста –
Врага ты должен видеть первым
Залог победы высота
Плюс скорость и стальные нервы

Овсянников Порфирий Борисович, 1945 год

Овсянников Порфирий Борисович: Де-факто я родился 29 февраля 1924 года, а де-юре — 1 марта 1924 года. В захолустной деревеньке, в центре России, в Курской области. Название деревни - Овсянниково, и фамилия моя, соответственно, – Овсянников. Я потомственный крестьянин, дед был крестьянин, правда, отец стал плотником, рабочим, а мать была колхозницей.

— А как же Вы попали в авиацию?

В наше советское время это было просто - кружки работали бесплатно. Я эту профессию считал «профессией избранных». Мы за летчиками бегали с открытыми ртами. Считали, что эта профессия непостижима.
Это было в 40-м году. Сентябрь месяц, начало учебного года, помню как сейчас - 15 сентября, такой хороший денечек был, облачка такие... Учился я тогда в 10 классе. До школы от дома было пять километров. Школа была в бывшем монастыре - кельи переделали под классы. И сад, огромный такой, яблоневый сад. У нас была одна большая перемена - двадцатиминутная. Мы выскочили, бегали. И вдруг над нами появился самолет - У-2, низко – летчиков видно. Смотрим - самолет разворачивается. Только один круг сделал, а тут звонок. Я как дисциплинированный ученик, ноги в руки и - в класс. А запоздавшие прибежали и говорят:
«Самолет-то сел! На поляне, недалеко».
Ну, пошушукались, да и ладно - у нас урок литературы. И когда до конца урока осталось минут пятнадцать, вдруг дверь открывается, заходит Федор Яковлевич Сенкевич - директор школы, высокий такой, а с ним летчик, небольшого роста, в реглане, с планшетом… Снимает шлем, не шлемофон, а именно шлем, с очками. Мы конечно, как всегда поздоровались:
«Здрасьте!».
Он спрашивает:
«Ну, как у Вас дела? Что у Вас за урок?»
Учительница отвечает
«Сейчас опросом занимаемся по прочитанному материалу. Как усвоили».
А он:
«Тогда я у Вас до конца урока займу Ваше время. Разрешите?» «Да, да, пожалуйста!»
Вот так я увидел летчика… Директор объявляет:
«Ребята!..»
(Он к нам всегда обращался «Ребята»).
«Ребята! К нам прилетел летчик из Курского аэроклуба. Он хочет с Вами побеседовать».
Летчик так оценил коротко международную обстановку – «война». 40-й год был, война уже шла - немцы воевали: Франция, линия Мажино... Ну, короче говоря, он сказал, что в Курске объявили дополнительный набор, и набирают мальчиков. Тут девчонки подняли руки:
«А девочек?»
И он сказал:
«Сударыни!»...
(Я запомнил это слово)
«Сударыни! Правительство запретило девочек набирать. До этого у нас были летчицы, девочки учились. Но постановление правительства вышло, что это не женское дело. У нас есть еще кружки - радио, парашютный... Пожалуйста!».
Успокоились. Кончился урок, и начались дебаты. У нас было пятнадцать мальчишек и пятнадцать девчонок. И все мальчишки собрались в кучу:
«Ну как? Пойдем? Пойдем!».
Только два не пошли. Один из них - наш кумир. Его звали Валька Тутов.
Высокий, стройный, учился лучше всех, на турнике петлю делал, а мы еще «сосиской» висели. А он - подъем переворотом. Ну, в общем, сильный, развитый парень. Говорит:
«Ребята, а меня комиссия не пропустит - у меня один глаз не видит.».
Ну, а второй парень был... Ну, такой, недалекий. Даже можно сказать - недоразвитый…
В установленное время все мы рванули в город. А медицинскую комиссию по состоянию здоровья прошли только двое. А остальные, в том числе и я, оставались «за бортом». Хирург ощупал меня и говорит:
«А это что у Вас – левосторонняя паховая грыжа!».
Ну и все...
«Я – говорит – Вам, молодой человек, посоветую - идите в поликлинику и возьмите направление в больницу. Пусть Вам сделают не очень сложную операцию. А после нее посмотрим».
Деревня наша была очень религиозная. И мать моя, и отец. Особенно мать. А она к тому же и неграмотная была: не умела ни писать, ни читать. Мне операцию и раньше предлагали сделать. Но мать:
«Под нож? Ни коим образом!».
Но тут я прихожу и говорю:
«Мама! Я ложусь в больницу - операцию буду делать!».
Она:
«Ай, ай, ай, ай…»
А я:
«Нет, все!».
Сделали операцию. В школу ходить начал, наверное, через две недели.
Уже поздней осенью это было, в начале ноября мои товарищи по школе, отобранные в аэроклуб пришли, где-то шлемофоны взяли, форсили... Их называли летчиками... Нам-то по семнадцать лет было…

— Вы сказали, что деревня у Вас была религиозная. А как относились в деревне к советской власти? И как советская власть относилась к верующим?

Деревня была старообрядческая. И как ходили на молебен, так и ходили. Там у нас не церковь была, а молельный дом. Как люди относились к советской власти? Я могу долго на эту тему говорить. А коротко - жили, как жили. Образовались колхозы. Идти вроде как не хотели, потом «распробовали». И ничего, и никто… И как и прежде - и крестили, и молились.

— То есть, по большому счету, Вам жить не мешали?

Нет, абсолютно.

— А партийная ячейка, комсомольская была?

В деревне не было. В школе была. Я и октябренок был. И я ходил на праздники, участвовал в крестном ходе, а как вернусь мальчишки дразнят, но я был религиозным «страшно», и ругаться с ними не мог.
Ну, короче, весело, интересно жили. Вот с детства, как начал себя помнить, я участвовал в религиозных службах - на пост, на всякие эти праздники... И воспитывали своеобразно, к примеру, железная дорога была километрах в пяти, и гудки паровозов слышно было. Ну, проповедовали: как загудит этот самый паровоз, нужно креститься. Открещивались... Это антихристово творение. Самолеты начали летать - над нашей деревней пролетал самолет, пассажирский. Он летал, по-моему, из Харькова и на север в Москву. И в одной из проповедей, я слышал, говорили так:
«В библии написано: в небе появятся железные птицы. Будут каркать антихристовым, дьявольским голосом».
И дальше:
«Вы не смотрите на них, и уши затыкайте и перекреститесь».
Ну, так вот и жили.

— Пока не прилетел в школу самолет...

Ну это позже произошло. Когда я в школу пошел, я уже начал разбираться. Какой там крест... Начал с матерью спорить:
«Я не верю в бога!»
В ответ:
«Ах! Ай, ай, ай, ай…»…
Мы отвлеклись. Пришли в школу ребята, которые в аэроклуб попали, и мне говорят:
«А у нас дополнительный набор объявился. Ты не хочешь? »
Ну, как же, меня это дело «заело»:
«Да, хочу!».
И опять врач:
«А это что у Вас?»
Я говорю:
«Шрам».
«Что, удаляли что?».
«Удаляли» это неправильно сказать, ушивали... Ну, в общем, он помял... А может предвоенная обстановка была и требования снизили, ну, короче говоря, пропустил меня.
И стали мы ходить в аэроклуб: понедельник, среда, пятница. Значит, кончаются уроки, мы из школы в город. А там в шесть часов начинаются занятия. Три часа занимались. Домой возвращались где-то в двенадцать ночи. До города было 10 километров. Молодые мы были…

— Скажите, а оборудование классов какое было?

Да ничего особенного. Ну конечно, двигатели распиленные, плакаты.
Изучали самолеты, аэродинамику. Метеорологические кое-какие вопросы... Все доступно излагали. Я до сих пор все помню. И это заслуга преподавателей.
А в мае месяце - первый полет. С инструктором конечно. Кстати, у меня была инструктором женщина. Жена командира звена - Елена Карайская. Такая миловидная… В группе у инструктора у нас было, по-моему, десять или двенадцать человек. Полетели. Летим. О-о-о… Глянул вниз, а там… Я привык к одной речке у деревни, а речек-то оказалось много! Ну, а ориентировки конечно никакой... В общем, мне понравилось. И тут вот как раз мандатная комиссия. И все ее прошли: из кулаков у нас никого не было, все из крестьян.
А полеты были у нас очень рано. В шесть часов. В день полета четыре... Не больше.

— А на дни полетов Вас снимали с учебы?

С учебы? Нет. Уже экзамены начались. И мы с утра с шести до девяти — полеты. После девяти, ну нас, как правило, отпускали и мы приходили в школу. Встречали нас словами:
«Летчики пришли!»
Наша летная программа была растянута. И как начались провозные полеты, можно было через день ходить, да еще в субботу, воскресенье — в выходные летали.
Как-то раз приехал отец домой на воскресенье. Он работал десятником, или бригадиром, ну строил где-то, что-то... Ну, сейчас шабашниками их называют… Отец, у нас в деревне один из первых купил радио на батарейках. Он у меня был… как бы вам сказать, образованный - четыре класса церковно-приходской школы. Он и меня начал учить, по церковно-славянски. Библия у нас была в доме. Так что:
«Аз, буки, веди...» 
— я до сих пор помню…
Воскресенье, мы еще лежим, мать из кухни будит нас:
«Вставайте! Завтракать!»
Уже десятый час был, по-моему. Отец включил приемничек. Какая-то музыка, музыка, музыка, потом объявляют:
«Работают все радиостанции Советского Союза!»
Такое было начало-то. И выступал Молотов, и он объявил:
«Сегодня ночью немецкая армия нарушила границу… ...Бомбили города, — и перечисляли — Одессу, Киев, Минск».
Отец как услышал, и закричал:
«Мать, беда! Мать, беда! Война!»
Мать заголосила, заплакала, выскочила. Уже солнце было высоко. И тут деревня от нас узнала, что началась война.

— Вы к тому времени школу закончили?

Нет, и школа, и аэроклуб продолжали работать. Однажды к нам на аэроклубовский аэродром сели И-16. Хотя на противоположной стороне города, на южной, был большой аэродром с бетонной полосой. Там СБ дислоцировались. Что они туда не сели? Не знаю. Сели на наш небольшой аэродром четыре самолета. При этом, по-моему, два подломали ноги. Они с Чернигова пришли. Их потрепали «Мессера» в воздухе. Война идет, а мы учимся.
Еще в июне, до войны, по-моему, 6-го я вылетел на самолете самостоятельно. Программу проходили все, а я вылетел первым. У меня, не знаю почему, все удачно складывалось, и я освоил первым из всех наших ребят. Летали только на У-2. Там еще был УТ-2 и УТ-1. На нем летал командир отряда. Помню мы еще смотрели, какой красивый самолетик, миниатюрный. Окончил школу. Выпускной вечер...

— А разве выпускные не перед самой войной были?

Нет, когда у нас выпускной был, самолет немецкий летел. Мы выскочили из школы… Звук у него совсем другой. Вечер, видать разведчик шел на Москву через нас.
Кончилась учеба, выдали нам документы, и тут же в июле месяце где-то, числа 26-го закончили мы аэроклуб. Выдали удостоверения об окончании аэроклуба. «Комсомол, вперед!» и мы рвались на фронт, и тут же немедленно, самостоятельно, без всяких повесток пошли в военкомат. На фронт! Мы же летчики... Давай на фронт! В военкомате нас приняли и сказали:
«На фронт мы вас не пошлем, а вот в авиационную школу направим!»
И направили меня и двух товарищей моих в Чугуевскую авиационную школу.

— В «Чугунок» — так называли?

Не было такого. Мы ее «Чугунком» не обзывали. Это я от Вас впервые услышал. Чугуевская школа называлась и все.
29-го июля отец и мой младший брат провожали меня с Курского вокзала в Харьков. Это было мое прощание с родителями. А уже 6-го августа я был зачислен курсантом Чугуевской школы. Школа большая, семь эскадрилий было.
Там тоже сначала «терка» была. Изучали УТ-2 и И-16. Потом приступили к летной программе на УТ-2. Начали летать, Летали без особого напряга, и недостатка бензина не было… Летали, летали. Еще самостоятельно не вылетели, как вдруг, где-то в начале сентября, 10-го, по-моему, полеты прекратились. И сказали: полетов не будет. Инструктора начали готовиться к перелету. И все самолеты, которые могли летать, готовили.
А мы ходили в караул, охраняли самолеты. С винтовкой, выше нас, со штыком.
Капитан у нас был один, Павлов, начальник по строевой части. Так он нас инструктирует и рассказывает:
«Будьте внимательны! И обзор событий: там-то убили, там мост взорвали, а там диверсанты… Реальную обстановку нам обрисовывал. И вот ночью, а ночи на Украине темные… Ходишь вокруг самолета. Самолеты, разбросаны метров на тридцать друг от друга. Идешь, а тут из-под ног суслик как… «Фырь!». Ощущения - не передать... Адреналину – полные штаны… А утром рассказывают: в другой эскадрилье убили лошадь. Кто-то идет:
«Стой! Кто идет?».
А она идет. Ну, «шлеп», оказалась лошадь. Вот такие эпизоды были…
У нас пошел слух, что нас будут эвакуировать. Сожгли неисправные самолеты. И 15-го сентября мы пошли колонной. Скатки шинели через плечо винтовку, противогаз. Построили и «вперед». Куда? Зачем? На все вопросы ответ один:
«Вперед!»
Всеми эскадрильями школы. Наша с хутора Благодатного шла. Эскадрильи разбросаны были… Первый день - прошли около сорока километров. И мы так пехом шли пятьсот верст до Калача-Воронежского! Немцы под Смоленском были… А ночью они через нас летали на Харьков, бомбили.

— А инструкторов ваших не сажали в кабины И-16, на дежурство?

Нет. Не дежурили.
В Калаче-Воронежском нас посадили в теплушки. А куда везут? Секрет! И правильно делали, между прочим. Перед Ростовом длинная задержка была - пропускали санитарный поезд. Это я помню хорошо. Пропустили, и этот поезд разбомбили немцы...

— А он с крестами был, как положено, согласно всяким конвенциям?

Да, все с красными крестами. А кто смотрел-то... Господи! «Согласно Женевской конвенции...» Да бросьте вы это все! Сбросили бомбы и все.

— А наши бомбили их медицинские учреждения?

Я не знаю. Но попробуй с высоты шесть тысяч метров разглядеть кресты?

— А может немцы не видели, что это красные кресты?

Я не знаю. Но я не о том. Я просто говорю, что если б мы не пропустили тот поезд, возможно, тогда бы не их, а нас… Как раз перед мостом через Дон...
Привезли нас в Баку, пересадили на пароход «Лаврентий Берия». Ой, нет, нет! Я вру. Не «Берия»... Нет. Знакомое… может, вспомню, но вот сейчас забыл. Когда переплывали Каспий я блевал, аж с полсуток, наверное. Думаю:
«Господи! Хорошо, что я в авиацию попал. В Морфлот, не дай Бог!»
Пришли в Красноводск. Электричество пылает! Никакого затемнения, будто и войны нету. Посадили нас в пассажирский поезд и в Чимкент. Школа там обосновалась. А эскадрильи были разбросаны по Казахстану и Туркестану. В Джамбуле была одна эскадрилья. А наша была в Арыси, узловая станция, от Чимкента на север. Школа обосновалась на базе воинских складов боеприпасов...
Кстати, в нашем училище был Кожедуб, Иван Кожедуб. И вот нас как-то построили, и читали нам бумагу одну о Кожедубе. На малой высоте летел и то ли задел там за что-то, то ли на вынужденную сел... Не помню уже.

Курсант Овсянников (слева) и курсант Герценок. 1942 г.

— Какие типы самолетов были?

Мы на И-16 должны были выпускаться. УТИ-4, это спарка. А перед этим мы должны были освоить программу на УТ-2.

— А у УТ-2 были крылья отогнутые или прямые?

Прямые. А какие еще?

— Не боялись его? Не было разговоров, что он штопорит?

Он, действительно, был сложноватый в этом отношении - входил в плоский штопор. И в начале на какое-то время был запрет на выполнение фигур высшего пилотажа. Про штопор я расскажу попозже.
Начали учиться, и одновременно аэродромы строили - казахские степи, сусличьи норы... Кочки эти сравнивали, а техники никакой - лопаты. Там лето сухое, а осенью... Там утонуть можно, в этой почве. А весна там… Ковер! Сначала тюльпаны! Потом маки! А в середине мая отары овец идут. Что они жрали, я не знаю. Все высохло, все сухое. Зеленые только эти самые, верблюжьи колючки. Вот они все лето зеленые...
Аэродром сделали, начали летать, а тут уже 42-й год. Сталинград. Закончили УТ-2, приступили к полетам на УТИ-4.
Я после У-2 на УТ-2 когда взлетел, то начал резко рулями работать, и чуть не убил меня инструктор после провозного полета.
«Ты что, меня убить хочешь? Что творишь!».
Это я про УТ-2 говорю, на столько он был маневренный...
А УТИ-4, маленький - можно рукой достать конец плоскости. Во второй кабине в киль спиной упираешься, можно сказать. Ну, короче успел всего 9 полетов выполнить. Тут-то и началось, точнее кончилось: часть инструкторов забрали на фронт, отправили вместе с исправными самолетами И-16. И от самолетов осталось только несколько калек - были даже с распорками между колесами, чтобы шасси не убирались. А курсантов разбили на две части: нас было четыре группы в отряде - 114-я, 124-я, 134-я и 144-я. Разделили пополам: и только 114-я и 124-я летают, а я в 134-й был. И я с товарищами по несчастью через день «на ремень». А те начали летать, ускоренную программу. Мы караулим - через день «на ремень», через два - на кухню. Они летают, а мы ходим, «облизываемся».
И уже была осень 42-го года, ноябрь, я в карауле был. Звонок с проходной в землянку. Начальник караула взял трубку, слышу:
«Понял!».
И нам сообщил:
«Командир эскадрильи прошел проходную».
Я как раз сменился с поста, а кто сменяется с поста, тот должен стоять часовым над караульным помещением - бодрствующая смена. Я стою наверху землянки, холодно было, тулуп, такой длинный-длинный, винтовка выше меня ростом. Идет майор Юсим, он ходил своеобразно - головы не поднимал, все время вниз смотрел. Потом поравнялся со мной, поднимает голову и вопрос задает:
«Овсянников! Летать хочешь?»
«Так точно! Товарищ майор!»
И вот он мне снизу говорит. (Снизу, потому, что я же наверху стою):
«Организуется экспериментальная группа, которая должна будет, минуя УТИ-4 пройти программу на Яках-7, которые пришли в школу. Будем выпускать на Яке сразу. Как ты на это смотришь? Ну, мы вам дадим еще дополнительный курс на УТ-2: в том числе посадки скоростные, пилотаж в зоне».

— Яки спарки были или одноместные?

Яки были и спарки, и одноместные. На Яках отрабатывали взлет-посадку и высшим пилотажем занимались. Но мы и на УТИ-4 тоже этим же занимались. И штопор тоже… Чуть перетянешь ручку, сразу штопорит. «Ишак» строгий был. Зато и выходил сразу.

— Мне рассказывали, что И-16 штопорил необычно, Все обычно плавно штопорят, а И-16 - на 360 градусов, раз — притормаживал, раз— притормаживал.

Про И-16 я врать не буду. Я на нем не летал. Я на УТИ-4 летал. А вот и «Кобра» штопорит с рывком, и МиГ-19...
Но вернемся в ноябрь 1942-го. Только командир эскадрильи ушел, выскакивает начальник караула:
«Ты что - дурак? Ты на гауптвахту захотел? Десять суток отсидишь!».
Не имел я права разговаривать. Но какой вопрос-то был задан? Провокация!
Прихожу в казарму, после смены, а меня уже ждут. Командир звена бывший, который на УТ-2 меня учил, и мой инструктор, Виктор Полесский, лейтенант. И начали нас обучать на УТ-2, по особой программе. Отрабатывали скоростные посадки. Подойдешь к земле — выравниваешь, и на выравнивании несешься еще километр, наверное. Ну, может это было и не нужно, я не могу сказать. Потом на Як-7. И в июле 43-го года нас выпускали, «подгоняли» под группу, которая кончала тоже на Як-7, но после И-16. Ну, мы как бы кролики подопытные. В июле месяце присвоили нам офицерское звание - младший лейтенант. А до этого выпускали сержантами.

— Как Яки Вам показались после УТ и УТИ?

Ну Як - хороший самолет. Я как начал взлетать, так спину прижало – моща! И по пилотированию - нормальный самолет.

— Случаи поломки были? Часто их били?

У меня не было, а вообще... Ну, я не помню... В школе - не помню.

— А в какой цвет они были покрашены?

УТ-2, по-моему, были белые и один с красной полосой был. И И-16 были, по-моему, зеленоватые... Ну, я в цветах-то не очень разбираюсь, ну, ближе к зеленоватому.

— Сколько у Вас вообще при выпуске часов было налетано?

По всему часов сто. Это с аэроклубом. В училище на Яках около десяти часов. Программа — зона, полеты по кругу и в зону. Ну, и один раз по маршруту в паре прошли.

— А как у Вас экзамен или зачет, какой-то, был при выпуске?

Да, был экзамен. Зона пилотирования с инструктором. С каким я не могу сказать, не помню. Теорию тоже сдавали, а как же... В июле закончили училще, выдали нам кирзовые сапоги. А раньше отправляли летчиков-сержантов в обмотках, и шинели подбирали у кого поновее... Ну, мы сами менялись, никто не отбирал. Дали нам справку от том, что мы офицеры, и с этой справкой… Эти звания у нас только ввели, мы первыми получили младших лейтенантов. Вот у артиллеристов по иному было - лейтенантское звание у них было, шесть месяцев учебы. И лейтенант...
Да, как-то нас обидел Тимошенко...

— Скажите, а кормили Вас как в учебке?

Нормально кормили. Хватало.

— Все с кем беседовали, говорили: «Пока на фронт не попали, не наедались».

Ну, тоже могу подтвердить, что… Ну, а вот, к примеру, инструкторам не давали дополнительный завтрак. И мы их подкармливали. Мы не голодали, но если дали бы добавку, то с удовольствием бы съели. Нет, я не скажу, что б голодали, нет. Пища была нормальная, но нормированная. Понимаете? Нормированная. Это не то, что без норм...
Однажды перебирали лук на овощебазе, и пробовали этот лук грызть. Молодой организм... Вот так вот.
Ну, поехали мы в Москву. Приехали в отдел кадров, и всю нашу группу отправили вместо фронта в Иваново - переучиваться на «Кобры». С одной стороны не повезло, а с другой стороны, наверное, повезло.
Расстроились сначала... Ну, как это, мы же офицеры – мы воевать рвались.
Приехали в город Иваново в 22-й запасной авиационный полк. И там опять «терка», опять переучивание... Спарок «Кобр» не было. Проверяли на Яках.
В запасном полку питание было хуже, чем в училище. Понимаете, не помню я номера этих норм, но... Короче, на фронте обед сколько хочешь, столько ешь. А тут, что дадут, то и все... И больше не проси… А организм молодой был…

— А зарплату Вами там платили?

Да, пятьсот пятьдесят рублей. Но вот к примеру на рынке буханка хлеба - сто рублей, а водка - четыреста рублей. Помню, один раз купили мы на чей-то день рождения, собрались, и купили водки.
Но важнее, по сути, мы долго «баклуши били». Полеты не часто были, можно и побыстрее было закончить. Ну, ходили на танцульки - учились танцевать. В цирке местном танцы были бесплатные.

— Ваше первое впечатление от «Кобры»?

Первое впечатление от «Кобры» у меня получилось замечательное. Понравилось. Чем именно? Расскажу: садишься и все видно, потому, что колесо впереди. На Лавочкине не летал, на Яке не воевал, но летал и скажу, что на «Кобрах» хороший обзор.

— А «Кобры» там какие были? Модификация «D» или «Q»?

Их много было. Да не помню, не помню точно, как-то делились. Были даже с электрическим приводом. Изменитель шага винта. Потом гидравлические стали - ВИШи.

— Из чего программа освоения «Кобр» состояла?

Что мы на «Кобре» делали? Во-первых, полеты по кругу, потом программа полетов в зону, отрабатывали технику пилотирования. Как нам инструктора рассказывали, так мы делали - спарок не было.
Уже перед выпускными, то есть к концу программы мне было задание: отпилотировать, потом идти на полигон и отстреляться пулеметами по наземным мишеням. Полетел, отпилотировал как надо, потом: «Дай, замедленную бочку сделаю!» И начал бочку-то делать. В перевернутом положении ручку как-то немножечко от себя дал. А что это значит? Мою задницу от сиденья оторвало, я повис на ремнях... И пока там ковырялся, попал в плоский штопор. Начал выводить. Первая попытка... Он делает виток, поднимает нос, зараза, выше горизонта. Думаю: «Ну, сейчас выйдет…»! А он опять срывается. Потом уже собрался, как учили, а учили нас хорошо. Собрался, дал рули по штопору. Понимаете, да? В момент опускания носа, ручку на себя, ногу против штопора. Смотрю, он дернулся. И вышел... Я скорей домой, никакого полигона, скорей домой. Мысль, какая была: «Прыгать!» Не вру. Думал «Прыгну!» А что я скажу? Я же нарушил полетное задание!

— И что Вам сказали на эту тему?

А мне никто ничего не сказал. Потому, что я никому ничего не сказал.

— А что на полигон не летали?

А, подумаешь... Кто там следил-то? Обошлось.

— С каким вооружение «Кобры» у вас там были?

Лишние плоскостные два пулемета сняты были. Вооружение было такое: пулеметы «Кольт браунинг» 12,7мм и пушка, 37-ми миллиметровая. Было тридцать девять снарядов, в комплект на пушку, а наши ухитрялись сорок… Как сорок? А один прямо в ствол загоняли.

— Хорошо, что я не успел Вас «поправить». Подумал: там же барабан, и под каждый снаряд гнездо... А как «Кобра» по двигателю показалась?

Хороший. Но был слабоват на ресурс, и не очень хорошо, если «на газах» полетаешь, то он… Расскажу. Это была не его беда, а наша. Потому что у нас бензин не подходил.
Летали-то на нашем бензине. Да, Б-78. А на Кобре стояли ограничители. На Кобрах наддув нормальный 67 фунтов на дюйм.
Сделали ограничитель, что больше сорока пяти не дашь. Это обеспечивала кинематика, наша была уже доработка. На нашем бензине больше не дашь. Потому что если на нашем бензине, то шатуны тут же оборвутся.
Но и это еще не все. Там еще было на секторе газа механики бумажку наклеивали. Бумажка, обыкновенная бумажка. Давать можно только сорок. Максимально сорок. Но в бою можно дать сорок пять. Но сорвешь бумажку. И обязательно про это должен потом сказать техникам…
Они и сами увидят это, тогда будут снимать на двигателе фильтры - проверять на стружку.
Чем опасна была «Кобра». У нее охлаждающей жидкостью был «Престон», и он горел лучше бензина. И в случае, если рвались шатуны возникал пожар. И в большинстве случаев – сразу.

— Говорили что эти движки - «Аллисоны» даже при таких условиях не вырабатывали положенный ресурс?

Ну, знаете, меня это не колыхало – следили за этим техники.

— Вы на фронте, на нашем бензине летали? Или в учебном полку?

На фронте. Точнее и там, и там. Бензина другого не было. А родной американский - Б-100. Может куда-то его и поставляли, но к нам не приходил. Может Покрышкин на этих машинах летал.

— А радиостанции, какие на них стояли?

Очень хорошие радиостанции. По тем временам были хорошие. Претензий к ним, по крайней мере, не было. В общем, у нас связь была хорошая. Были наушники. Не шлем, а наушники. Шлема не было. Пилотка и сверху наушники. Маски мы тоже не брали. У нас вместо кислородной маски загубник был. Мундштуки. Дышали ртом и он не мешал обзору.

— Как вела себя «Кобра» в полете? Какие были оптимальные высоты для нее?

Я не помню. По-моему, даже до двенадцати тысяч добирались. На всех высотах можно было драться. Самолет хороший был. Пилотажная машина. Мне «Кобра» нравилась, но я на наших не воевал, и не могу сравнить...

— Известно, что на «Кобрах» был очень слабый хвост одно время.

Абсолютно правильно. Но мы хвосты не мяли, потому что у нас их дорабатывали. Тут история такая. В нашем полку, по-моему, две «Кобры» свернули хвосты, и летчики прыгали, это было до меня. Наши дипломатические представители предъявили претензии заводу. И оттуда шли детали на усиление хвостов. Наклепывали вокруг хвостовой части фюзеляжа две пластины. Наши технари самолеты укрепляли.

— Нас интересует как были окрашены ваши «Кобры»?

Были они зеленого цвета. У нас их, наверное, не перекрашивали. Только окрашивали отдельные участки поверхностей - окрас полковой. В нашем полку был кок белый. И, по-моему, рули тоже были белые. А в 72-м полку — были красные. А в 68-м полку голубые.

— А вот какие-нибудь рисунки на самолетах рисовали?

Рисовали. Звездочки были на носу. Был у нас в полку Смирнов, Алексей Семенович, ставший дважды Героем Советского Союза. Когда я пришел в полк, - он был командир эскадрильи и Герой Советского Союза. Молодое поколение прибыло и среди них был пилот, который хорошо рисовал, и вот он ему нарисовал на руле поворота «Джокера». Как в картах. А больше таких художеств, какого-то увлечения рисунками не было.
Зимой самолеты не перекрашивались. Так зелеными и летали. Звезды на крыльях? Я даже не помню где они были, по-моему, снизу только. Номера серийные на киле оставались, а вот цвет я не помню.

— Ваши тактические номера Вы помните?

Один помню - 42-й. Это уже после того как меня сбили и я поменял машину.

— Вернемся в ЗАП.

Запасной полк. Я дежурный по аэродрому. Звонят:
«К вам прилетает на УТ-2 полковник, встретить и самолет в ангар поставить».
Это сделал - встретил его. Вылез, не в папахе, а в шапке каракулевой.
«Купец приехал!»
Это было где-то в феврале 44-го. Мы уже закончили переучивание.

— А не было такого ощущения, что война к концу и полетать на фронте не удастся.

Что-то такое неясное было. Но западные республики страны еще оккупированы был…
Продолжу, гость-«купец» оказался командиром фронтового корпуса, полковник Иванов. Пилот был, как говорят «от Бога». Летал, несмотря на генеральскую должность. Только на палке не мог летать. А погиб он после войны на немецком самолете, связном маленьком «Зибеле». Кажется, он тогда был командующим авиации ПВО...
Ну, встретил его, направил в штаб. Прихожу с аэродрома, тут все собрались уже… Оказывается все уже «проданы». Я был удивлен, но и я уже там, в списке. На утро мы должны были сдать «шмотки» свои и рассчитаться... Я собрал простыни, матрацы и на горб, несу на склад, а сзади кричит однокашник с Чугуевской школы, но с другой эскадрильи:
«Овсянников! Подожди! Не сдавай! Возвращайся! Вместо тебя я поеду! Капитан Саркисян тебе все объяснит…»
Тот адъютантом был... Какого-то отряда или эскадрильи, я уж не помню. Пришел я к нему возмущенный:
«В чем дело? Как? Что?»
Он:
«Слушай! Ты еще успеешь! Вот ты, получаешь деньги, пятьсот пятьдесят рублей. А ведь он-то получает всего семь рублей».
Этот парень, Борис Сосна, был красивый мужик… Друзьями с ним мы были, переписывались, в прошлом году он умер, на юге, в Пятигорске… Так он самоволочкой занимался, «туда-сюда». И ему за это вместо звания лейтенанта дали старшину. Потому он и получал как старшина семь рублей.
«А я причем?»
«Все, все решено. Ты еще успеешь».
Тут я расстелил опять свой матрац... Обидно до слез…
И только в конце апреля опять прилетели купцы. И оказалось, что меня назначили в тот самый полк, где этот самый мой друг-соперник, как его еще назвать, оказался.
Ну, вот так в конце апреля я уехал из Иванова, и попал в тот самый корпус. Но вместо полковника меня уже генерал-майор принял, побеседовал, и из группы меня и еще одного товарища направили в гвардейскую дивизию. У нас в корпусе было две дивизии: одна гвардейская, а другая нет, ее называли «дикой» - 180-я «дикая», тоже на «Кобрах».

— А как туда добирались в полк, из училища в Иваново?

Ой, не хватит вашей фантазии… Сказали нам: в полк.
«До этой станции доедете, а там найдете».
Это было в районе, в районе Валдая, деревня Соменка и аэродром «Соменка».
(5-я ГИАД, 6-ой ВА, Северо-Западного фронта находилась на аэродроме Соменка с 03.1943г. по 05.1943г И.С.).
Ага!
«До станции доедете, а там найдете».
Щас! Не тут-то было.
Мы с приятелем приехали на станцию ночью, вылезли, холодно было. Весна, май месяц, а холодно... Бабка топит печурку, печку такую – «буржуйку». Мы спрашиваем:
«А как добраться до Соменки, подскажите нам?»
А она:
«А, на тропку. Вот по ней идите, идите… Выйдите, как рассветет.»
«Сколько идти-то?»
«Да километров шесть с гаком».
А сколько в гаке, она не уточнила, а мы, дураки, не спросили. Нашли колею и пошли. Идем, идем а тут, то слева, то справа тетерева токуют. Весна... Вот уже километра три лишних прошли… А дорога кончилась! Кончилась дорога-то. День был такой пасмурный. Туман и низкая облачность. Дошли до речки. На той стороне деревушка. Речка широкая, и бревно вместо моста. Перешли... Заходим в избушку:
«Есть кто живой тут?»
Бабка там отвечает:
«Есть, есть, заходите».
Мы спрашиваем у нее:
«Где Соменка? Нам в Соменку надо бы?»
«Соменка? Да, я была там, на свадьбе» 
«Сколько туда?»
«Да километров шесть с гаком».
Опять с гаком!
«А куда идти?»
«Да вот, идите так».
Пошли дальше. Идем, идем. Вдруг облачность поднялась, видим, самолет заходит, У-2, как раз. И вниз, и скрылся в лесу. Идем, идем, смотрим ручей. Половодье... И утки взлетели. Подошли к ручью, идет человечек, в темно-синей куртке. Авиатор с пистолетом. За утками охотится, наверное.
«Слушай! Где тут аэродром?»
«Ну, вот там аэродром, перед вами.».
Я снял кирзовые сапоги, штаны. А мой друг Паша тот прямо так и попер, намок... Я оделся в сухое и все. А он выливал воду, обсыхал... И попали мы на аэродром. Спросили где дивизия. Оказалось, что штаб дивизии тоже на этом же аэродроме, в землянке.
Ну, как встретили? Представились, так и так. Направили нас, я даже не помню, то ли к командиру, то ли в отдел кадров. И так получилось, что меня оставили на этом же аэродроме, в 28-й гвардейский полк, в нем я воевал. А друга – тоже в гвардейский полк, в 72-й, это почти в обратную сторону, но ему повезло - на По-2 туда перебросили.
Ну ладно, выходим из штаба дивизии, навстречу мне этот самый Борька Сосна.
«А! Друг! Пошли! Вы же не ели? Пошли!»
Заводит нас в землянку, там столовая. Он там свой парень.
«Эй, девки! Пополнение пришло! Ну-ка, покормите!».
А там еды!… Мы к тылу привыкли. А тут приносят вот такую порцию огромную. Картошка жареная, котлетина огромная, компот... Ну, в общем, думаю:
«Ну, все! Жить можно».

— А вот личное оружие Вы, когда получили?

А пришел в полк и получил «ТТ». У всех были «ТТ»-шки. Обмундировали нас, оружие выдали, карту выдали. Попал я во 2-ю эскадрилью. Командир был майор, Петр Иванович Исаев, он финскую воевал. Мы его уже дедом звали. Ему за тридцать лет было, Потом мой командир звена стал командиром эскадрильи.
И началась эпопея моя фронтовая. Проверили технику пилотирования. Проверял мой командир звена на «Яке». Потом я на «Кобре» вылетел. Слетал по кругу, несколько полетов сделал, потом в зону. Затем начали пилотировать парами. На слетанность так называемую, вот. У меня есть стишок такой вот, как раз про ведущего:
«Я - твой ведущий,- сказал он мне,
Смотря в глаза упрямым взглядом -
Теперь запомни: и во сне
Ты должен быть со мною рядом!»

— Скажите, учебные воздушные бои были?

И слетанность и учебные воздушные бои. Учили как надо. И по наземным целям стреляли, по воздушным. А воздушные мишени - конус который за самолетом тянут. Тянули на «Кобрах». Клубок подвешивали, потом сбрасывали, и он распускался. Подошел мой срок стрелять по конусу. Сижу в кабине, жду запуск. Самолет-буксир уже вижу: идет почти над аэродромом. По сигналу взлетел, шасси убрал, щитки убрал, газ прибрал... И вдруг двигатель обрезало. Как будто я сам убрал газ... Ну а высота метров сто, не больше была. Калининская область - кругом леса. Влево глянул: поляна, поле. Деревушка и поле. Не успел довернуться и щитки выпустить и тут же… Приземлился. Все, сижу. Мне говорят по радио:
«Где ты? Где ты?»
А я отвечаю:
«Я на вынужденой. Все нормально, километров шесть, наверное.»
Ну, правда, объезжать там километров пятнадцать-двадцать, что бы попасть на аэродром.
Передают:
«Сейчас вылетит самолет, наведи на себя».
Ну, я навел.
«Ну как? Ничего?».
«Нормально»
- говорю.
«Ну, жди, сейчас к тебе выежают».
Инженер, техники, наверное, уже через часик подтянулись. А может и поменьше, ведь там объехать надо было через речку. Ну, в общем, приехали, нашли меня. Техник звена приехал с механиком «на эвакуацию» так называли такую ситуацию.
«Что случилось?»
Я говорю:
«Да я не знаю. Вот как будто я убрал газ и все».
И уже слух пошел, что мы мол на фронт, а тут такое... Одного уже из полка куда-то убрали. Потому что он раз слетал, подломал самолет. Второй раз — подломал самолет. Из полка он ушел. А он как раз был ведомым у моего комзвена. И я как раз на его место… Я уехал на аэродром, докладывать. Приехали в полк, там доложил. Рассказал как, что. Вечером поехали с аэродрома отдыхать, в деревню, где мы квартировали. На втором этаже в доме наша эскадрилья жила. Вот лежу…

— А ребята не косились?

Да я не знаю. Косились они, не косились. Меня у самого перекос знаете какой был… Я никого не замечал. Лежу, лежу. Вдруг ночью, наверное, часов в двенадцать. Открывается дверь, заходит и идет прямо ко мне кто-то. Подходит и говорит:
«Овсянников, не спишь?»
«Нет».
«Твоей вины никакой нет – сорвало привод бензонасоса».
У меня от души отлегло. Это Федот Аксененко, инженер эскадрильи, меня успокоил, по-человечески отнесся ко мне. А ведь мог меня заставить до утра мучаться… Видать понимал...
И все восстановилось. Полк стоял на переформировании: летчики приходили, самолетный парк пополнялся. И в конце июня, где-то числа восемнадцатого вылетели уже на фронт.
Полетели на фронт, на бреющем полете, вроде маскировка, что б не обнаружили, на высоте метров сто мы шли. Промежуточная посадка была в Андриаполе. Это тоже в Тверской губернии. Кстати, мой родной полк стоит сейчас в Андриаполе. Правда, там от него осталось только название. В Андриаполе мы дозаправились и дальше полетели на аэродром Дретунь такой. Полевой аэродром, тоже в лесу. Восемнадцать или двадцать километров от линии фронта. Он у немцев был пристрелян, поэтому и бывали артиллерийские обстрелы аэродрома. После того как мы сели, нас обстреляли. Одного механика убило, и один самолет сгорел, но не наш, а «Кертисс» американский остался, он от полка который на этом аэродроме до нас сидел. Они для нас это место освободили, а самолет поврежденный оставили. Вот он сгорел. У моего товарища Коробова снаряд взорвался буквально под хвостом, воронка большая, но ни одной пробоины.
Землей обсыпало… И все.

Мухин и Аксененко Федот – инженер АЭ

— Какой «Кертисс»? Истребитель что ли, бомбардировщик?

Нет, черт его знает, вроде разведчик.

— Верхнеплан?

Да, да.

— О-52, наверное.

Наверное. Его «Кертисс» называли.
Первый вылет ознакомительный сделали где-то числа двадцатого июня. Как раз перед началом операции «Багратион» — освобождение Белоруссии. И настоящий боевой вылет, тут же вскоре. На второй или на третий день. Задача была прикрытие поле боя. Был первый бой. И в первом вылете я отстал от ведущего. Но не я виноват был. Дело в том, что как раз Мессера были. Первый раз увидел со стороны, как из самолета ведущего летят снаряды, Думаю:
«Какой-то дым? Мотор что ли барахлит?»
Он обстрелял мессер и пошел после атаки вверх. А была облачность, не сплошная была, а кучевка. Он вскочил в облака, я за ним, выскочил за облака - никого нет. А он в облаках… - переворот и ушел вниз, а я вверх. Это было уже к концу дежурства. Топлива мало...

— Какова была продолжительность полета «Кобры»?

Около часа. Ну, сколько баков, я не помню, вроде четыре, около четырехсот литров было. Все забывается… Вот. Ну, около часа, а если на «экономическом» — полтора летает.

Овсянников 2 справа у своего самолета с товарищами.

— Вопрос о топливе. Недавно вышел фильм «Перегон», там описана такая ситуация: пилот на посадке берет на себя ручку, топливо скатывается в бак вниз и самолет глохнет, хотя бензин вроде еще есть. Такое бывало или это бред?

Бред, бред «сивой кобылы». Я столько брехни наслушался. Ужас! Вот сейчас передавали комментарии к авиакатастрофе…
И вот комментируют:
«А вы понимаете, в покрышке, когда давление семьдесят атмосфер…»
Скоко-скоко?
«…и когда взрывается покрышка, то самолет пробивается насквозь…».
Да, она может пробить обшивку, но семьдесят атмосфер? Понимаете, я тут закричал:
«Ну, как же можно комментировать, если они ж ни хрена не понимают?!»
Все эти журналисты, ну… Вот я вчера смотрел, убили этого… Банкира… Как его? Ну, убили. Ну, зачем кровь показывать каждый раз? Да еще лужу крови. Ну, убили человека, ну зачем же…?

— Вернемся в прошлое, вот Вы заблудились и...

Я?! Заблудился?! Я отстал!
И слышу - закричали:
«Домой! Домой! Сбор домой!»
Ну, домой…
Вижу, навстречу мне промчались «Кобры». Я хотел развернуться, и пристроиться, но они умчались. Я под облаками курс взял, знал где, в каком районе. И пришел домой нормально. Ну, тут рассказал, что я оторвался, рассказал, как все это было.

— Не ругали?

А за что? Я же не специально отстал. А ведущий, он мне не передал свои планы. А в облаках… В бою-то дистанцию метров двести держишь сзади… Короче вот так мой первый воздушный бой закончился. Ну, потом, пошло, пошло.

— Скажите, Вы сразу начали соображать, что в бою происходит?

Ну как Вам сказать, «соображать»? Я знал, что надо крутиться, ориентироваться надо. Но главное что бы соображать, нужно понимать: что, как, где ты, и что ты должен делать.
Вот я вам расскажу. Мне что повезло, и что не повезло.
Во-первых, я ни одного бомбардировщика в воздухе не видел. Вообще.
У меня двести четыре боевых вылета, за неполный год. Из всех молодых летчиков я больше всех вылетов сделал. У меня очень много вылетов на разведку было… А в основном занимались не своим делом - штурмовали. Да, бомбы нам подвешивали.
Конечно, все со временем приходит, соображаешь со временем лучше, но главное чтобы учителя были хорошие. Нас не просто таскали, нас, прежде чем взять в бой, нас проверяли хорошо. Хорошо нас тренировали, рассказывали все…

— Общая подготовка, включая аэроклубовскую, в запасном полку, потом уже в полку перед боями Вам показалась достаточной или маловато?

Конечно мало. Я на фронт пошел, а на «Кобре» у меня было 12 полетов.

— С кем Вы чаще всего в паре летали?

Не «чаще всего», а с кем начал летать. Это был старший лейтенант Борис Александрович Мухин, командир звена. Я стал его ведомым. Он закончил службу командиром дивизии.
А сам ведущим я стал где-то под конец 44-го года.

— Скажите, Вы занимались сопровождением?

А как же?

— А еще какие боевые задачи Ваш полк выполнял?

Первое — прикрытие поле боя, раз.
Второе — сопровождение групп штурмовиков или бомбардировщиков.
Третье — разведка. Ну, это побочное.
Главным наверно можно считать, штурмовые действия по наземным целям противника. Это и аэродромы, и по железной дороге работали, и по колоннам.

— Скажите, самая неприятная для Вас была задача, какая?

Сопровождать штурмовики.

— А в чем выражалась именно для Вас сложность?

Во-первых, высота — по тебе стреляют с земли из всего, из чего только можно. Высота у них тысяча метров максимум. А когда они снижаются, высота - пятьсот, триста, значит и по тебе лупят. А ты же должен с ними быть.
Во-вторых, у них скорость маловата. А у истребителя главное - скорость. Они ходили около двухсот пятидесяти — так примерно. А для нас… Маловато. Ведь надо их от истребителей защищать.
Самую противную задачу мы выяснили. А самая приятная?
Это сопровождать бомбардировочный женский полк. Номер я не помню. На «Пешках», на Пе-2 девочки летали, и нам было хорошо и приятно. Как они летали и строй держали - картинка. А мужики - то отстанет кто, то строй растянется…
Я не видел, правда, что бы они с пикирования бросали. Они бомбили с горизонта.

— Теперь перейдем к немцам. Каково Ваше мнение по поводу немецких летчиков, по поводу их подготовки, по поводу их манеры ведения боя?

Какой мой вывод из встречи с Фокерами, с Мессерами я кроме первого самого боя не встречался, но я тогда боя сам не вел, только пытался за хвост ведущего удержаться. «Кобра» могла драться с ними наравне и побеждать. Летчики? А тут уж я не знаю. То ли летчики мне попадались плохие, то ли самолеты недоделанные. Но понимаете, что когда я встречался, вот у меня три воздушные схватки было, которые …
Первый такой случай - это дело было под Баусом. Ну мы шли, это дело было после восемнадцатого августа (День авиации), я мало пил, ну а ребятки «по сто грамм», а может и поболее, кто доппаек достать сумел…
Прикрывали поле боя. Командир капитан Мухин был туговат на ухо. Я ведомым был у командира звена, а второе звено идет выше, где-то там, на высоте метров шестьсот. Я вот тут - крайний левый (показывает), вот ведущий, и Коробов Серега вторую пару ведет справа. Я увидел слева кто-то парой нам в хвост заходит. И потом задымили. А нам как раз недавно читали, что появились Фокера с форсажем. Когда они на режим форсажа выходили, они дымили. Я передаю ведущему:
«Слева пара!»
Потом еще раз. Он «ни бэ, ни мэ», и прямо идет. Потом передаю:
«Нас атакуют Фоккера!»
Опять нет реакции. Что остается делать? Я может быть первый был, кто увидел противника. Я резко развернулся с набором и началось у нас, кто кого поймает. Крутеж… Крутился я, крутился, один против двух.
А остальные не видели и проскочили. Я же кручусь… Получилось так, что я стал им заходить в хвост. Я стрелял, но издалека стрелял. И они спикировали, и ушли, а я резко вверх, ну не догоняла их «Кобра» на пикировании. И услышал ведущего, командира звена... Он потом стал Героем Советского Союза - Быковец Леонид Александрович:
«Смотрите! Там «Кобра» Фоккеров гонит!»…

ГСС Кисляков Анатолий Васильевич. 81 – самолет Коробова, ведущего 2-ой пары звена Мухина.
Звезду Героя он не носил по убеждению.

— А у Вас «Кобры» были с автоматами изменения шага или без?

С автоматами, а как же. Шаг винта изменялся… Ну, вот я как вверх выскочил, и оказался в хвосте нашей группы. А моего отсутствия даже не заметили. Вот такой был мой первый бой с Фокерами. И я сделал вывод, что я могу с ними тягаться. Второй бой был под Прикуле тоже в Прибалтике.

— Это был первый бой с «Фокке-Вульфами»?

Мы и раньше встречались, но это мой, как бы сказать… Ну, личный бой.
Потом второй бой был, то же самое, в невыгодном положении, и опять выкрутился. И поэтому я скажу, что я на «Кобре» мог вести бой против немцев.

— Получается, что немецкие летчики энтузиазмом при ведении боя не страдали?

Если мне бы в хвост заходили, а я мог бы уйти. Это было б что? Кто хочет что б его жахнули? Какой тут энтузиазм?

— Скажите, пожалуйста, у Вас за Отечественную войну сбитых в результате сколько?

Два — мало, но мои.

— А честно?

Не знаю.

— А по архивным данным — три?
29.10.44 1 ФВ-190 ст. Ильмая 16.40,
13.04.45 1 ФВ-190 Халенен Крайтц,
13.04.45 1 ФВ-190 юж. аэр. Гросс-Диркшхайм (По данным Михаила Быкова).

Послушайте меня, я абсолютно не верю тем, кто говорит:
«Я! Вот в воздушном бою, как дал, и он пошел вниз. И я видел, где он упал!»
Он или дурак, или врет. Сколько я, воздушных боев вел? Ведь я же стрелял, но ни разу не сказал:
«Товарищ командир!  Я сбил!»
Я обычно говорил:
«Я вел бой, стрелял».
Я считаю, что сбил два. И все.

— А фотокинопулеметы стояли? По ним победы засчитывались?

Стояли. Но по ним не засчитывали. Точнее, очень редко. Ну, не верили им. Да, конечно, если самолет противника развалился... Но они далеко не всегда разваливались. Надо было подтверждение. Кто подтверждал? Мог летчик подтвердить, из группы.

— Из своей группы?

Да, из своей группы. Или наземная часть.

— А кто у вас этим вообще в полку занимался? Не летчик же ведь летал подтверждения брать?

Нет. Мы воевали… Кто-то там, в штабе, занимался, приходили сообщения, что в таком-то районе, значит, велся бой, и там есть сбитые…

— А приписки могли быть?

А почему нет? Могли приписки быть. Но я про такие случаи не знаю. Ну тут трудно проверить… А как тут узнать, действительно он приписал или нет.

— Скажите, за сбитые ведь полагались в принципе деньги?

Да. Что с ними делали? Ничего, ничего не делали, ушли на книжку.

— Не было практики передавать эти средства в фонд обороны?

Я не знаю, у нас как-то не практиковалось. Но денег я не увидел. Они испарились… Вот, в воздухе.

— То есть Вы их после войны не получили?

После войны получил, но потом их обменяли как-то хитро, и они сгинули.

— Скажите, Вы помните случаи, когда наших летчиков сбивали?

Да.

— Немцы расстреливали парашютистов?

Знаю, видел. Конкретно этот летчик жив остался. Произошло это над Двинском или Даугавпилсом… Прикрывали поле боя. Он из нашего звена, Шмелев Коля. Ну, в общем, я видел, как его сбили. Я вижу «Фоккер», и как, знаете, в борт ему дал из всех стволов, у него шесть пушек же было… Коля выпрыгнул, а «Фоккер» его расстреливать пытался.

— А в лобовые немцы ходили?

Знаете что, бросьте об этих лобовых. Я не знаю, как можно сбить в лобовой. Повторяю: я не знаю как можно на лобовой, со скоростью сближения где-то 600 метров в секунду вообще прицелиться…

— А бывали ли случаи, что победы к другому летчику передавали? Например, для Героя кому-то не хватает, и ему победу отдали?

Может быть, и давали, при оформлении, но…

— Сами летчики не передавали?

Нет, не знаю такого. У нас не было.

— А были ли случаи стрельбы по своим самолетам? По ошибке?

Были. И сбивали. Наш Як сбил нашу «Кобру». Но поподробней рассказать не могу - это было до меня.

— В какой период, по Вашему мнению, полк вел наиболее тяжелые бои?

«Напряженные» я могу сказать, а тяжелых не было. Напряженные бои были когда штурмовали Кенигсберг, мы вылетали по пять раз в день.
А тяжелых? У нас особо тяжелых не было. Ну, сбивали там, не возвращались с задания.

— В среднем, поскольку вылетов в день делали?

Ну иногда по два, два-три. А самый максимум - где-то пять вылетов, это было под Кенигсбергом. Было два-три дня, когда брали Земландский полуостров. Наш полк взял один населенный пункт, штурмовкой.

— Это, каким образом?

Это вот как раз, когда уже Кенигсберг был взят. Город этот назывался Полминикен. А вы его, наверное, не знаете? А вот «Янтарный» наверное, слышали?
Наши войска брали эту самую, Пиллау. На Балтийском море. Он, Поллининен, остался окруженным. Рота там была какая-то наша, там стояли, сидели в окопах. А нам приказали его «долбить». Вот мы и долбили, по пять-шесть вылетов сделали. В конце концов, они подняли и выбросили белые флаги.
(В первых числах мая 1945г. полковой вылет 28 самолетов Р-39 под командованием майора Милёхина Б. Д. и 16 самолетов Р-39 во главе с гвардии капитаном Углянским П. Д. вылетели для нанесения бомбоштурмового удара по скоплению живой силы противника в г. Поллининен. Здесь были сосредоточены отступавшие с Земландского полуострова вражеские войска. Наши истребители дважды наносили бомбовой удар и 5-ю заходами штурмовали скопление живой силы и техники противника. После этих сокрушительных ударов, немцы выкинули белый флаг и сдались в плен И.С.).

— Бомбили чем?

Бомбы, штурмовали. Бомбы? Обычно 100, ну и 250 нам возили. 250, 100, 50. Одна только, под центропланом подвеска была. Под крыльями не вешали…

Баранов Георгий, Волков Валентин Петрович. 28 борт – Баранова.

— А баки у Вас вообще были подвесные?

Нет, не было. С ними наверно перегоняли…

— А после пяти вылетов как себя чувствуешь?

Нормально…

— Вот немцы очень часто в своих мемуарах пишут, что спокойно выполняли в день по десять-пятнадцать вылетов.

Ну я не знаю как это… А еще говорят они шнапс пили во время полета…

— А Ваше мнение?

Вот вы сами посудите. Если они гоняли за каждым нашим летчиком. Ну, пусть по пятнадцать… Ну можно подсчитать даже, сколько они… Ну не успевали, наверное, бедолаги, даже в туалет сходить.

— Вы готовы поверить в то, что один самолет может сбить пятнадцать-семнадцать самолетов противника за один вылет?

Нет!

— Абсолютно, однозначно?

Однозначно. У него боевого комплекта не хватит.

— Ну может он по одному снаряду?

По одному снаряду — это надо знаете как? Это в тире можно. Вот мы уже после войны в тире стреляли. Так вот со ШКАСа по две пули выпускать умудрялись. Со ШКАСа…

— Скажите ваше мнение об эффективности действия вооружения на самолет противника?

Ну наше на «Кобрах» было хорошее. Если 37 миллиметровкой в самолет хоть куда попадешь, то хватит. А пулеметы - это конечно не пушки, но все-таки 12,7. Это не 7,62.

— Количества снарядов - 40 штук не маловато было?

Да нет. Знаете, у нее скорострельность была небольшая. Я сейчас не помню.

— Вы помните, как сбили Ваши два самолета?

Нет. Я стрелял и все. Ну, летят пули. Видишь трассера. Но, дал очередь и давай, делай маневр, что б тебе самому не дали под хвост. Да, так нас учили. И правильно учили.

— Имеете ли Вы ранения?

Нет. Но шишка была.

— А сколько раз Вас сбивали и подбивали?

Один. Это когда штурмовали аэродром. Подбили, я все равно сел… На вынужденную. Уже наши под Берлином были, это 24 апреля. Кенигсберг был взят. Уже Данциг даже взят. На косе Хель, там еще немцы были, оттуда летали.
Там от Кенигсберга на юг идет коса. Одна Фиш-Нерунг, другая… другая Фиш, какая не помню. Одна идет на Мемель, на север. Другая на юг. Вот которая на юг идет, у основания ее оказалась кучка отрезанных немцев. Там у них был аэродром, они оттуда действовали. Мы туда уже несколько раз летали бомбить, штурмовать. Бой 24 апреля – последний для меня над этим аэродромом. Полетели полком - 24 экипажа. Бомбы взяли. Я оказался в группе прикрытия, самой последней парой. Мой ведомый был Колька Пивоваров.
Я спикировал, бросил бомбу по аэродрому и когда выводил, то увидел, два самолета на берегу реченьки замаскированы ветками. По плану было два захода. А я же последний, первые уже отбомбились, и командир полка сказал:
«Все, кончаем! Сбор, домой».
А я еще второй заход не сделал и пошел штурмовать эти два самолета. И вот пикирую, только открыл огонь и… Извините чуть не выскочило слово матерное… И мне под плоскость удар. Ну, я очередь дал, вывожу вверх. Глянул, масла давления ноль, а без масла далеко не улетишь. А линию фронта мы не знали. Точнее подробно не знали, нам сказали – «За Вислой все наше». Ну, вот и все. А была весна, и немцы взорвали ирригационную систему… Там – море! Трубы из воды торчат. Я побоялся садиться на воду. И вот до Вислы было все ближе, ближе. Ну, лечу, набрал высоту, наверное, тысячи полторы, но чувствую мотор... А я уже говорил, на «Кобре» если шатуны оборвались, то пожар. Но я принимаю решение: «Лечу дальше». Вижу Висла, там, наверное, наши. И вижу поляна огромная такая. Поляна с правой стороны, и около леса домики заметил, скорее охотничьи, а не хуторские. Я передаю своему ведомому:
«Сажусь на поляну!»
Начал разворачиваться и увидел впереди кирху. Населенный пункт, значит, думаю, наши там. И думаю:
«Дай еще туда потяну».
И потянул, потом выключил мотор и планирую, вижу, не долечу… и произвел посадку на болотистой какой-то местности, слева озерко, справа озерко… На фюзеляж, конечно на фюзеляж. Вне аэродрома посадка должна быть только на фюзеляж.

— От одного летчика, правда он на Яках летал, я слышал, что у «Кобр» при вынужденных посадках двигатель срывался, и летчика в приборную доску...

Болтают. Садился я на вынужденную второй раз. Ну, сел, единственное что, как обычно, и все самолеты, его разворачивает на 180. Ну, сел и сел. А при такой посадке от перегрузки антенна отсоединилась от передатчика. Я потом-то разобрался… Нажал на кнопку, на прослушивание - не работает. Я вылез, надо мной кружится мой ведомый. Я ему показываю:
«Давай домой!»
Вот так он покачал крыльями и уошел. Он даже не долетел до своего аэродрома и вынужден был дозаправляться на запасном аэродроме.
Стою на плоскости. Озираюсь, думаю: «Что делать? Куда идти?» Вижу - впереди высокая насыпь железной дороги, пролетел бы подальше, в эту насыпь влез бы носом. Сверху ее не видно было.
Вижу бегут навстречу три человека. Один падает, два бегут. Потом этот бежит, они подбегают ложатся — он бежит. Вижу шинели наши.
Да, добежали до дренажной канавы… От меня до нее метров сто, наверное
«Руки вверх!» — кричат они.
«Ну, чего вы? Идите сюда!»
Вы знаете, не думайте что я такой храбрый, или еще какой-то героический. Я просто был уверен, что я у себя.
А они опять:
«Руки вверх!»
Я говорю:
«Да идите сюда».
А мне оттуда:
«А что за самолет!»
«Кобра»
И поднимаются, они думали, что это «Мессершмидт». Ну, там этот аэродром недалеко и они видели как летали «Фокке-Вульфы» и «Мессершмидт». Подошли они ко мне, я говорю:
«Далеко линия фронта?»
Они:
«Полтора километра отсюда».
Теперь до меня дошло - не протянул бы к городу, был бы в гостях у немцев.
Вот такой случай. Повезло... А ведь была мысль, сяду там, на поляну. Понимаете, на меня повлияло то, что я увидел кирху. А там гарнизон какой-то…

— А из немецкого плена летчики приходили к Вам в полк?

К нам не приходили. А в соседний полк гвардейский пришел Герой Советского Союза, Зибров. Он потом был после войны, в Симферополе, по-моему, в гражданской авиации работал. Его сбили над аэродром, который мы бомбили и штурмовали на земландском полуострове. Он выпрыгнул, его взяли в плен посадили на гауптвахту, на которой я тоже отсидел двое суток в мирное время. Наши продвигались быстро, и освободили его. Потом он некоторое время летал.

— СМЕРШ его не таскал?

Слушайте, извините меня… Если бы не СМЕРШ, победили бы или нет, я не знаю.
Короче. Вот когда прилетел мой ведомый, и сказал, что я сел, все нормально! Но ему кажется, что я сел у немцев, так как когда он крутился надо мной, по нему стреляли, с земли.
На другой день я попросил отвертку у командира батальона. Он дал распоряжение, и я взял отвертку, и пошел к самолету, открыл лючок, разобрался, подключил антенну, включил аккумулятор, Сижу в кабине, минуту слушаю, три, пять минут выключаю питание... Книжку взял, читаю, и вдруг:
- Гав-гав-гав, слышу, «116-й», «116-й», я такой-то»
Наши! Но они подошли к границе слышимости рации. Я кричу:
«Я «115-й»! Как меня слышишь?»
Я ответа не получил, потому что когда они начали пикировать, снизились, связь оборвалась.
Колька Шмелев прилетает и говорит:
«Я связался с «Овсом»!»
Меня «Овсом» прозвали, Овсянников, значит:
«Я связался с “Овсом”, он меня запрашивал, потом связь прекратилась».
Коробов Сергей попросил у командира полка По-2, чтобы меня найти и вывезти. Кстати он Шмелева вывез из-под Даугавпилса, когда того сбили и он на парашюте выпрыгнул. Но оказалось, что По-2 не было, и он полетел на «Кобре».
Нашел где моя «Кобра» лежит, покрутился, по нему опять стреляли, он прилетел и доложил:
«Наверное, он у немцев! Потому что самолет видел, но в самолете никого нет. Видел окопы немецкие неподалеку, меня обстреляли». Наверно и до СМЕРШа-то дошло, что я возможно у немцев.
А я к этому времени уже собрался и ушел. Однако меня никто не спрашивал, никуда не потянули. Я когда вернулся, просто доложил командиру, что вот так, и так. И все…

—  «Смершевец» или особист у Вас был в полку? Чем он занимался?

Да мы его не знали, кто-то там болтается, какой-то лейтенант. Да и все.

— А политработники Ваши летали?

Летали. Замполиты эскадрильские все летали. Полковой? Он мало летал.

— А в чем вообще их работа заключалась?

Это вы у них спросите! Они занимались идеологической подготовкой. Собрания проводили, лекции читали. Обыкновенная политическая работа.

— Вы на прикрытие летали бомбардировщиков, штурмовиков. За потерю подопечных наказывали?

Смотря, какая потеря, и в каких условиях. Да, наказывали. Вот мой бывший командир звена Мухин, еще до меня, он попал в штрафной батальон. В пехоту. У них все звено было наказано. Потому что они потеряли пять Илов. Сбили истребители. И их всех в штрафной батальон. Но наверное, там где-то наверху одумались, и их всех вернули.

— А вот Вы ничего не слышали о штрафных эскадрильях?

Нет. А как это? Кто об этом рассказывает, кто пишет?

— Иван Евграфович Федоров, по-моему, первый пустил слух, что были штрафные эскадрильи.

Ну не знаю.

— А кстати, Вам история этого товарища известна?

Не знаю такого. А много подтверждений находили?

— Ну пока нету. Нашли мы пока, что летчиков Ила, за удары по своим сажали стрелками. Вот это слышали. Это было.

Да как оштрафовать? Что я слышал, то и расскажу. Вот немцы, те пускали слухи, что летчиков-штурмовиков приковывают цепями к самолету. Что бы они ни выпрыгивали… Не слышали? А вот я такое слышал. Но я и с подтверждением этих слухов сталкивался. Вот однажды полетел, а что-то у меня с животом приключилось… Я уже собирался пилотку подкладывать под зад. Понимаете? Ну нужда была такая… Произвел посадку, и я не дорулил до стоянки. Из кабины выскочил, и … Смотрю, женщина стоит.
«Ой, сынок, это же правда, что вас привязывают?»
А это у меня шнур торчал за этим самым… Шлемофоном. Вот.
«А у нас говорят, что вас привязывали».
Оказывается еще страшнее получается - мы сами привязывались.

— А скажите, вот Вы летали как привязанные, пояс или плечевые тоже?

Обычно пояс только.

— А у Вас система, какая была?

В смысле?

— Ну была английская система, когда была привязная система и пилота от спины в бронеспинку тросик уходил. Ну, как в автомобиле. У Вас такой не было?

Да вы знаете, я так прямо не могу сказать. Плечевыми, как правило, мало пользовались… Вот здесь, над пупом замок. Можно плечевые туда засунуть, можно и поясные.

— А бывали ли случаи, когда по каким-либо причинам, не засчитывались боевые вылеты?

Ну у нас я не помню. Наверно могло быть такое… У нас не было.

— А известны ли Вам случаи трусости в бою? Уклонения от боевого задания? И решения трибунала по этим случаям?

У нас не было. Доводили до сведения, конечно. Были такие случаи…

— А в чем Вы летали?

Комбинезон. Х/б летом. Я не знаю цвет, какой-то серовато-бурого.

— Скажите, а с орденами летали?

А у кого были, с орденами.

— А в коже летали?

Кожаная куртка? Да. Зимой и летом.

— А штаны?

Штаны у нас были тоже кожаные. Американские.

— А на ногах что было?

Унты могли быть. Зимой. А летом сапоги были, летние. Ботинок, по-моему, не было.

— Шарфики шелковые были?

Да. Какой-то пестрый у меня был, шелковый.

— А был ли дефицит в обмундировании летном?

Нет. Не было

— А что можете рассказать, о соблюдении радиодисциплины? Говорят, что были постоянные проблемы?

Дисциплины? Да не болтали мы больше должного! А что болтать? Тогда надо было и отвечать. Петь мы не пели… Я не понимаю даже вопроса. Пользовались радио только по необходимости. Вот так.

— А обращались друг к другу кодами, кличками, фамилиями?

Кодами. Были и исключения, когда командир дивизии Рыкачёв летал, называл себя «Я Ю.Б.» — Юрий Борисович.

— А можете какие-нибудь подробности рассказать о гибели Волощенко Федор Федоровича?

Ничего не могу сказать. Он в нашей эскадрилье был… Не вернулся из боя, когда мы были в Прибалтике. Под Либавой бой был.

— А Решетников Иван Васильевич?

Иван, не вернулся из боя. Не вернулся. Вот так вот, не вернулся и все.

— А Чаплиев Юрий Михайлович? Грачев Иван Петрович?

Они тоже не вернулись. Как? Что? Неизвестно... У нас называется, «не вернулись с боевого задания». Первая потеря полка на моей памяти.

— Что Вы можете вспомнить о командирах полка?

У меня командир полка на войне один был.
До того как я пришел в полк, был подполковник Родионов, Олег. А потом вскоре, его заместитель стал командиром полка, Мелехин Борис Дмитриевич. А Родионов ушел заместителем командира дивизии к Покрышкину и погиб в автокатастрофе.

— А какими они были летчиками и командирами?

Ну хорошими, нормальными. А об Олеге я не знаю. Ну, летал он конечно меньше. Мне кажется командирам полков часто и не положено, и не нужно...

— А об Алексее Смирнове, что можете сказать?

О, это человек замечательный был. Это наш кумир был. Белокурый красавец, с обожженным лицом. Но не очень заметно... Весельчак, шутник был.
Было дело под Шауляем, есть Паневежис такой город. И от него, наверное, километрах в двадцати был, полевой аэродром. Мы всегда на полевых садились. Распаханное поле, там картошка, еще что-то такое росло. Прилетели мы туда, но это в первый раз мы туда прилетели. А там как раз рядом с пивным заводом, или водочный. Водочный, что-ли, завод…
Короче говоря, сидим мы около этого завода, значит, перелетали на этот аэродром, и у него оказалась винтовка. Винтовка немецкая. И кто-то, где-то достал патроны. Немецкие учебные патроны. Вот Вы в упор стреляете, пули разрываются на мелкие кусочки, и ничего там не происходит. И вот значит, сидим мы, он «лясы точит». Зарулили и сюда собираемся, и вот значит идет техник звена. Он подзывает его:
«Почему у тебя самолеты не исправные?»
«Как не исправные?»
А Смирнов нажимает, запускает, в обойму пять патронов. Они абсолютно как настоящие. Забивает пять патронов туда…
«Ты знаешь, на фронте что за это дело?»
Бух! Мы:
«Га-га-га!»
А тот:
«А-а-а-а… Т-товарищ к-к-командир! Р-разве т-так ш-шутят?»
Мы смеемся.
Ну ладно, это еще ничего. А вот садится командир эскадрильи Петр Исаев. Заходит на посадку... Вообще он не летал на боевые задания, а перегонял самолеты, которые лишние. А у нас была такая по прозвищу «Зебра».  Камуфлированная, пятнистая. Одна такая была. Откуда она взялась я не знаю. И обычно на ней мало кто летал. Но ее перегоняли с аэродрома на аэродром. Самолет был дуб-дубом, и обычно его выставляли на оборону аэродрома, для этого переднее колесо подкапывали…
Слышим, объявили по радио, что он заходит на посадку, и Алексей говорит:
«Ну, сейчас мы деда напугаем!»
Дед этот заходит на посадку, садится. Садится, а поле было картофельное поперек полосы там. Нос самолета опускает, «Кобра»:
«Бум!»
Носовая стойка подломилась, и пошла пыль. Все – авария, разбор полетов… И пошутить не дал.
Вот такие шутки были.

— Скажите, на фронте, в те годы, были ли какие-нибудь трения на национальной почве?

Ну что вы? Ну слушайте ребята, вот я сейчас... Вы понимаете что сейчас эту национальную вражду враги разжигают. Понимаете?
Баграмян у нас был командующий фронтом. И у нас был техник самолета армянин, другой техник самолета — казах, вот. Евреи были. У меня были евреи. Ну шутили мы. Украинцы нас называли кацапами, мы их — хохлами. Ну чтобы какой-то, неприязни, или какой-то предвзятости…
Кто получил сейчас свободу? И кто получает права? Мы с вами? Нет, конечно. Вот так. От откуда эта национальная рознь.
«День независимости России»? Вот от кого мы стали независимыми? Дальше вот смотрите-ка, смотрите. Этот национализм, это же новое… Новое нам сунули враги наши. И это очень серьезная вещь. Очень серьезная.

— Давайте вернемся все-таки на войну. Скажите, пожалуйста. В Вашем полку были люди, у которых в оккупации погибли родные? Или у кого родных угоняли в рабство?

Вы знаете, я не помню. Я знаю, что у нас был один, летчик Баранов Жора. Поехал к себе в деревню после войны. И застрелил там какого-то старосту. Ну при немцах был…

— И его не посадили?

Его нет.

— Ну, а когда на территорию Германии вступили, было желание отмстить немцам?

Вы знаете… Слушайте, я дрался. И если солдат встретился бы мне…
Но мы же когда сели в Пруссии, уже прогнали войска-то… Там же жители мирные были… С ними то чего воевать?

1945 год. Свалка самолетов. Валентин Волков, -, Борис Сосна, в кабине Овсянников.

— А отношение их к вам?

Ну отношения, я особо не общался… Ну они обменивали кое-какие шмотки. Я вот аккордеон выменял …

— Это не трофей — это Вы в обмен?

Это не трофей.

— А приказ вам объявляли? О наказании за мародерство и все прочее?

Да.

— А как конец войны встречали?

Где мы встречали победу? Под Ригой мы встречали победу. Курляндскую группировку мы добивали с аэродрома Юшкас. Ну, Вы знаете авиация воевала только днем. Мы отдыхали. С рассветом все на аэродроме. Эскадрильи по разным местам разбросаны. И вдруг утром девятого мая, звонок. У командира был полевой телефон. Мы сразу «ушки на макушки». Командир эскадрильи Мухин говорит по телефону:
— А, понял, понял… Куда? Что? Немедленно. Подъем! Поехали! Задание: штурмовать колонну войск, двигающихся по шоссе, от какого-то там пункта,  по направлению Вендспилса, там грузятся на корабли.
Мы все по самолетам… Это был мой 204 боевой вылет. Приказ как приказ. А о конце войны мы не знали. Взлетаели, собрались, пошли с набором высоты. Фронт был недалеко, километров может быть двадцать пять–тридцать. Набирали высоту… Вдруг слышу:
— Я «Кедр».
«Кедр» - фронтовая передовая радиостанция наведения.
— «111»!
А Мухин был «111».
— Ленточку не переходить! Бомбы сбросить в безопасном месте Рижского залива. Возвращайтесь на свою точку!
Но нас не проведешь. Не переходить! Чего бы вдруг?. Немцы хитрые были на эти вещи. Ведущий требует:
— Пароль!
Тот все повторяет, добавляет пароль. Все точно!
Странно. Ну а что, приказ — есть приказ. На истребителях с бомбами запрещено было садиться. Значит, мы нашли колонну немцев, посчитали это место «безопасным», сбросили бомбы, еще пару заходов на штурмовку сделали… В общем, вернулись. А когда, над аэродромом проходили, видим, там народу, где не положено им быть. Сели, заруливаем, выключили моторы. А тут стрельба со всех сторон. Из того, кто что имел. и кричат... Мы вылезли из кабины, а из кабины вылезаешь дверку открыл на плоскость.

— А какую?

А любую можно. Ну у одной сектор газа немножко мешал, но можно было…
Ну я продолжаю? Но нам не дали слезть с самолета, подхватили, начали бросать.
Ну, все нас покачали, покачали, отпустили и вот это так мы узнали, что отмечали конец войны. Победа…

1-й Сосна, 3-й Чеботарев, 4-й Шмелев, 6-й Коробов. Свалка немецкой авиации на АЭ Гросс-Дершкайн

— Работали ли Вы по кораблям? И еще после войны, ну вот объявили, об окончании войны. Вы еще на боевые вылеты летали?

Работали по кораблям в районе Пиллау. Бросали бомбы.

— А какая точность была?

Была, попадали. А целились на пикировании, прицелы такие «крестики–нолики»… По сапогу…
После войны боевых вылетов не было.

— Ну что вот в Швецию там немцы пытались уйти? Их уничтожали?

Мы не занимались этим делом.

— Вы говорили, что в «Кобре» охлаждающая жидкость была пожароопасная. А что за жидкость была?

«Престон». Я не знаю ее состав, но горела она хорошо.

— Вернемся к «Кобрам». Пушка 37 миллиметров, калибр достаточно солидный… Когда ставили на наши истребители, отмечалось сильное разбрасывание снарядов. Ну, то есть, первые два как-то еще примерно в точку прицеливания, остальные куда попало. На «Кобре» такой беды не было? Самолет клевал?

Нет. Вы понимаете, в чем дело, у нас пушка точно по центру стояла.

— Ну и в том же Яке она через втулку винта стреляла.

Ну я не знаю.

— Ну так в точку прицеливания, Вы, сколько могли выпускать снарядов без сбития прицела?

Ну откуда я знаю.

— Ну так, а Вы, какими очередями стреляли?

Ну там, очередь примерно, нам говорили, секунда, больше и не надо. Снарядов попусту не тратьте.

— Скажите, пожалуйста, у Вас бронебойные снаряды были для 37 миллиметровых?

Были. Там были типа, по-моему…

— А судя по архивным документам ленд-лиза, поставлялись только фугасные снаряды, а бронебойных не было.

По-моему, были. Но, не буду опровергать. Но в моем сознании, что там чередовались. Так же как и пулеметы были: бронебойные, потом разрывные пули были. Трассирующие. Вот трасса была, от снаряда вот это я знаю.

— Кого проще сбить? Мессер или Фоккер?

Я с «Мессерами» не дрался.
С «Фокке-Вульфом» я рассказывал. То ли летчики такие попадались, то ли… Не знаю.
Но а самолеты эти как… Немцы Фоккеры расхваливали, американцы «Сейбры» Ф-86 расхваливали, что там обзор, а на наших - якобы как в клетке. Я как-то не ощущал себя как в клетке.

Лейтенант Овсянников, 1946 год

© Oleg Korytov, Konstantin Chirkin, Igor Zhidov  2007